Давыдов Юрий Владимирович - Святая Мария С Розой И Тюльпаном
Юрий Владимирович Давыдов
Святая Мария с розой и тюльпаном
1. Пришла беда - отворяй ворота
Его приковали цепью к переборке трюма. Он хрипло закричал, а детина в
толстой шерстяной фуфайке молча ткнул его кулаком в зубы. Василий забился на
цепи как подстреленный, детина в фуфайке сплюнул и ушел, громко стуча
тяжелыми башмаками. В трюме пахло сыростью, паклей, крысиным пометом.
Василий прислушался к глухим всплескам волн, отер лицо ладонью и вздохнул.
"Эх, - подумал с горечью, - пропала моя головушка! Пришла беда - отворяй
ворота". Он огляделся, различил в сумраке еще несколько несчастных,
скованных цепью, хотел было заговорить с ними, но они не разумели по-русски.
Василий вздохнул еще горше, прижался спиной к трюмной переборке, мрачные
мысли овладели им.
Ходишь, ходишь под Богом, думалось ему, а черт не дремлет, и вот
начинается с тобой такое, что ни в сказке сказать, ни пером описать.
И вспомнился Василию погожий зимний денек, когда поцеловал он
ребятишек, жене наказал за домом приглядывать и, благословясь, поехал в
Ростов с кожевенным товаром. Путь был легок, наезжен, скоро пропал из виду
Нижний Новгород, шибче закрутился снег над трактом и полями, весело
повизгивали полозья.
Без греха добрался до Ростова. А в Ростове ходуном ходила ярмарка.
Тепло было, снег подтаивал. На ярмарке бойко пошла у купца Василия
Баранщикова распродажа. На третьей неделе Поста сбыл все с рук, набил мошну.
Тут бы ему, вислоухому, и вертеться домой, в Нижний, да нечистый попутал
малость погулять. Ну, и погулял. Ой и погулял! Обобрали до последнего
грошика.
Что было делать? Как быть? Добро еще, лошадей не свели плуты
ростовские. Продал Баранщиков коней, упрятал на груди, под крестом, сорок
рублев. Ну ладно, а дальше что? Думал, гадал, прикидывал и решил махнуть в
столицу, а там-де, в Санкт-Петербурге, как-нибудь все образуется.
На дворе март звенел капелью, март 1780 года, когда незадачливый
купец-нижегородец миновал петербургскую заставу. Дул сырой крест-накрест
ветер, Нева готовилась взломать лед. В Петропавловской крепости уже и пушки
зарядили, чтобы возвестить об этом событии. А на валу Адмиралтейства все
нетерпеливее хлопал большой белый флаг с гербом города: золотой скипетр и
разлапистые якоря. Город Петра был морской, о морской службе и подумал
волжский гость, потому что поправить свое состояние "как-нибудь" возможности
не представилось.
Стал Василий предлагать свои услуги. Долго рядился, наконец ударил по
рукам с двумя купцами, которые посылали во Францию строевой лес. Василий
нанялся матросом: десять рублей помесячно, харчи хозяйские.
Корабль завершали постройкой в предместье Петербурга, на охтенских
верфях. Мастера-охтяне управились к сроку; едва отгремели трижды крепостные
пушки, объявляя начало навигации, а корабль был уже готов. Правда, оснастить
и загрузить его надо было не на Охте, а в Кронштадте.
Гребные баркасы вывели корабль в Финский залив, поставили в Купеческой
гавани Кронштадта, восемьдесят матросов под командой шкипера-иноземца,
волосатого детины, богохульника и табакура, принялись оснащать судно,
грузить духмяные смолистые сосновые бревна.
Все лето взяла эта работа. Лишь в середине сентября корабль оставил
Кронштадт. Последним приветом родины был Василию Баранщикову светлый огонь
Толбухина маяка.
Балтика уже штормила по-осеннему. Она обрушила на моряков крепкие
ветры, дожди, туманы, и Василий мог теперь повторить следом за старыми
матросами: "Кто в море не бывал, тот Богу не маливался"
