Домбровский Юрий - Леди Макбет
Юрий Домбровский
Леди Макбет
I
Весной 1930 года по обстоятельствам, важным для меня одного, я ушел из
дома и поступил санитаром в лефортовский военный госпиталь. Стоял этот
госпиталь далеко за городом на отшибе, был сооружен из тесаного гранита еще
при Екатерине, и когда я шел под массивными сводами из корпуса в сад и видел
в саду такие же мощные корпуса, арки, фонтаны и фронтоны с распластанными на
них орлами, мне уж плохо верилось, что пять минут назад я вылез из
московского трамвая. Но самый-то сад, выросший среди этих глыб решеток,
арок, орлов, с перекрученными гусиными шеями и змеиными головами, был очень
хорош и прост.
В нем летала масса бабочек, росли большие и тихие кусты сирени, стояли
тополя и ясени, и с них весной орали и ссорились птицы. Впрочем, я все это
видел только мельком, на ходу. С утра до вечера я ходил по этому саду и
разводил вновь поступающих больных, а вечером, когда затихала беготня,
телефоны и души, старший по смене отпирал железный сундучок и вываливал на
стол все, что натекло за сутки. Это тоже была наша обязанность. Его -
принимать личные вещи и оружие, моя - выписывать на них квитанции. Вечером
же я составлял, кроме того, суточную ведомость. К столу собиралась вся
обслуга. Приходила кастелянша, дебелая, румяная баба лет 45, постоянно в
халате с заломленными рукавами и красной косынке. Она жила в зоне госпиталя
и с моим старшим у нее были какие-то особые отношения, не разберешь: не то
явно дружеские, не то затаенно враждебные; подсаживалась хорошенькая,
кокетливая ванщица, пухлая, нежная, розовая, вся в золотых веснушках и
кудряшках, она все свободное время сидела и вышивала красным шелком;
маленький татарин-парикмахер с серебряным горлом, я, еще кто-то.
Татарин брал полевой бинокль и, картинно откинув голову, долго смотрел
на луну или крышу соседнего корпуса, а старший находил в груде вещей кортик,
делал свирепое лицо и замахивался им то на кастеляншу, то на ванщицу.
Ванщица жмурилась, краснела, млела, но не визжала, а кастелянша отмахивалась
широкой ладонью и говорила густым мужским голосом: "А ну тебя, перестань!
Что, маленький, что ли?"
Потом нам приносили в трех больших эмалированных ведрах ужин и мы
садились за стол; потом Маша-ванщица мыла кипятком посуду - мы расставляли
лавки и укладывали на них бушлаты. Потом наступала ночь, и мы спали.
До утра нас не будили: госпиталь принимал только хирургических больных.
II
Итак, нас было двое: я и старший, старшего звали Иван Копнев. Это был
малый лет 30-35, плечистый, белозубый, с военной выправкой и желтыми волоса-
ми на пробор. Он был рябоват, от его волос сладко пахло карамельками, он с
грохотом носил солдатские сапоги с подковами и часы с цепочкой, и из-под его
халата у него остро выпирал значок, похожий на орден. Как и я, он получал 45
рублей, но считался старшим и изредка даже прикрикивал на меня - не грубо, а
так, для пущего порядка, что-нибудь вроде:
"Ну, куда пошел? Где 9-е отделение?" или: "Разговорчики, разговорчики!
Сейчас рабочее время, кажется!" Да и было за что: со службой я справлялся
прямо-таки плохо: терял белье, путал корпуса, забалтывался в хирургическом
корпусе с сестрой и тогда в приемном покое собиралась целая очередь голых
мужчин в мокрых простынях и меня все ругали.
Мне недавно стукнуло 21 год, я учился на 3-м курсе, и голова у меня шла
кругом. Я то разуверялся, то опять твердо верил в свое поэтическое
назначение и проводил дни и ночи за стареньким письменным столом, но в
редакции на
