Довлатов Сергей - Ремесло
Сергей Довлатов
Ремесло
Памяти Карла
* Часть первая. Невидимая книга. *
ПРЕДИСЛОВИЕ
С тревожным чувством берусь я за перо. Кого интересуют признания
литературного неудачника?
Что поучительного в его исповеди?
Да и жизнь моя лишена внешнего трагизма. Я абсолютно здоров. У меня
есть любящая родня. Мне всегда готовы предоставить работу, которая
обеспечит нормальное биологическое существование.
Мало того, я обладаю преимуществами. Мне без труда удается располагать
к себе людей. Я совершил десятки поступков, уголовно наказуемых и
оставшихся безнаказанными.
Я дважды был женат, и оба раза счастливо.
Наконец, у меня есть собака. А это уже излишество.
Тогда почему же я ощущаю себя на грани физической катастрофы? Откуда у
меня чувство безнадежной жизненной непригодности? В чем причина моей тоски?
Я хочу в этом разобраться. Постоянно думаю об этом. Мечтаю и надеюсь
вызвать призрак счастья...
Мне жаль, что прозвучало это слово.
Ведь представления, которые оно рождает, безграничны до нуля.
Я знал человека, всерьез утверждавшего, что он будет абсолютно
счастлив, если жилконтора заменит ему фановую трубу...
Суетное чувство тревожит меня. Ага, подумают, Возомнил себя
непризнанным гением!
Да нет же! В этом-то и дело, что нет! Я выслушал сотни, тысячи откликов
на мои рассказы. И никогда, ни в единой, самой убогой, самой
фантастической петербургской компании меня не объявляли гением.
Даже когда объявляли таковыми Горецкого и Харитоненко.
(Поясню. Горецкий - автор романа, представляющего собой девять листов
засвеченной фотобумаги.
Главное же действующее лицо наиболее зрелого романа Харитоненко -
презерватив. )
Тринадцать лет назад я взялся за перо. Написал роман, семь повестей и
четыреста коротких вещей.
(На ощупь - побольше, чем Гоголь! ) Я убежден, что мы с Гоголем
обладаем равными авторскими правами.
(Обязанности разные. ) Как минимум, одним неотъемлемым правом. Правом
обнародовать написанное.
То есть правом бессмертия или неудачи.
За что же моя рядовая, честная, единственная склонность подавляется
бесчисленными органами, лицами, институтами великого государства??
Я должен это понять.
Не буду утруждать себя композицией. Сумбурно, длинно и невнятно
попытаюсь изложить свою "творческую" биографию. Это будут приключения моих
рукописей. Портреты знакомых. Документы...
Как же назвать мне все это - "Досье"? "Записки одного литератора"?
"Сочинение на вольную тему"?
Разве это важно? Книга-то невидимая...
За окном - ленинградские крыши, антенны, бледное небо.
Катя готовит уроки, фокстерьер Глафира, похожая на березовую чурочку,
сидит у ее ног и думает обо мне.
А передо мной лист бумаги. И я пересекаю эту белую заснеженную равнину
- - один.
Лист бумаги - счастье и проклятие! Лист бумаги - наказание мое...
Предисловие, однако, затянулось. Начнем. Начнем хотя бы с этого.
ПЕРВЫЙ КРИТИК
До революции Агния Францевна Мау была придворным венерологом. Прошло
шестьдесят лет. Навсегда сохранила Агния Францевна горделивый дворцовый
апломб и прямоту клинициста. Это Мау сказала нашему квартуполиомоченному
полковнику Тихомирову, отдавившему лапу ее болонке:
- Вы - страшное говно, мон колонель, не обессудьте!..
Тихомиров жил напротив, загнанный в отвратительную коммуналку своим
партийным бескорыстием.
Он добивался власти и ненавидел Мау за ее аристократическое
происхождение. (У самого Тихомирова происхождения не было вообще. Его
породили директивы. )
- Ведьма! - грохотал он. - фашистка! Какать в одном поле не ся
