Достоевский Федор Михайлович - Сон Смешного Человека
Федор Михайлович Достоевский
СОН СМЕШНОГО ЧЕЛОВЕКА
I
Я смешной человек. Они меня называют теперь сумасшедшим. Это было бы
повышение в чине, если б я все еще не оставался для них таким же смешным,
как и прежде. Но теперь уж я не сержусь, теперь они все мне милы, и даже
когда они смеются надо мной - и тогда чем-то даже особенно милы. Я бы сам
смеялся с ними, - не то что над собой, а их любя, если б мне не было так
грустно, на них глядя. Грустно потому, что они не знают истины, а я знаю
истину. Ох как тяжело одному знать истину! Но они этого не поймут. Нет, не
поймут.
А прежде я тосковал очень оттого, что казался смешным. Не казался, а
был. Я всегда был смешон, и знаю это, может быть, с самого моего рождения.
Может быть, я уже семи лет знал, что я смешон. Потом я учился в школе, потом
в университете и что же - чем больше я учился, тем больше я научался тому,
что я смешон. Так что для меня вся моя университетская наука как бы для того
только и существовала под конец, чтобы доказывать и объяснять мне, по мере
того как я в нее углублялся, что я смешон. Подобно как в науке, шло и в
жизни. С каждым годом нарастало и укреплялось во мне то же самое сознание о
моем смешном виде во всех отношениях. Надо мной смеялись все и всегда. Но не
знали они никто и не догадывались о том, что если был человек на земле,
больше всех знавший про то, что я смешон, так это был сам я, и вот это-то
было для меня всего обиднее, что они этого не знают, но тут я сам был
виноват: я всегда был так горд, что ни за что и никогда не хотел никому в
этом признаться. Гордость эта росла во мне с годами, и если б случилось так,
что я хоть перед кем бы то ни было позволил бы себе признаться, что я
смешной, то, мне кажется, я тут же, в тот же вечер, раздробил бы себе голову
из револьвера. О, как я страдал в моем отрочестве о том, что я не выдержу и
вдруг как-нибудь признаюсь сам товарищам. Но с тех пор как я стал молодым
человеком, я хоть и узнавал с каждым годом все больше и больше о моем
ужасном качестве, но почему-то стал немного спокойнее. Именно почему-то,
потому что я и до сих пор не могу определить почему. Может быть, потому что
в душе моей нарастала страшная тоска по одному обстоятельству, которое было
уже бесконечно выше всего меня: именно - это было постигшее меня одно
убеждение в том, что на свете везде все равно. Я очень давно предчувствовал
это, но полное убеждение явилось в последний год как-то вдруг. Я вдруг
почувствовал, что мне все равно было бы, существовал ли бы мир или если б
нигде ничего не было. Я стал слышать и чувствовать всем существом моим, что
ничего при мне не было. Сначала мне все казалось, что зато было многое
прежде, но потом я догадался, что и прежде ничего тоже не было, а только
почему-то казалось. Мало-помалу я убедился, что и никогда ничего не будет.
Тогда я вдруг перестал сердиться на людей и почти стал не примечать их.
Право, это обнаруживалось даже в самых мелких пустяках: я, например,
случалось, иду по улице и натыкаюсь на людей. И не то чтоб от задумчивости:
об чем мне было думать, я совсем перестал тогда думать: мне было все равно.
И добро бы я разрешил вопросы; о, ни одного не разрешил, а сколько их было?
Но мне стало все равно, и вопросы все удалились.
И вот, после того уж, я узнал истину. Истину я узнал в прошлом ноябре,
и именно третьего ноября, и с того времени я каждое мгновение мое помню. Это
было в мрачный, самый мрачный вечер, какой только может быть. Я возвращался
тогда в одиннадцат
