Драгомощенко Аркадий - Алиби Не Дано
Аркадий ДРАГОМОЩЕНКО
АЛИБИ НЕ ДАНО
Возможно я не являюсь любителем живописи и затея этих кратких
замечаний бессмысленна вполне. Также возможно, что я не являюсь
почитателем (будучи, скорее, читателем) живописи потому, как не могу
представить себя погружаемым в нечто, требующее от меня насладиться
процессом сведения неких частностей в определенное единство или же
наоборот -- в различение (разъединение) и "опознание" общих для меня и
для художника предпосылок. Возможны и другого рода приглашения.
Множество специальных журналов пестрят соблазнительнейшими проспектами
того, что ныне в ходу, то есть, того, что понуждает "биться сердце"
или ум погружаться в еще более искусительные размышления (толкования?
объяснения?), обязанные своей привлекательностью не столько тому или
иному описываемому явлению, сколько способу и манере описаний,
увлекающих исподволь не столько в область репрезентации художественных
политик, сколько в сферу политики репрезентации, то есть, в сферу
незримого, без-видного, без-образного управления предпочетеньями.
Можно также предположить, что с некоторых пор живопись (ничто не
мешает думать и об искусстве в целом) стала, безусловно, словеснoй
практикой или питающим еe истоком. Например, одного из художников,
начинающего свой манифест в очередном каталоге словами "настало время
раскрыть карты", несомненно следует отнести к числу писателей, в
контексте деятельности которых то, что по-привычке именуется
живописью, глядится более чем странно и причудливо -- чем-то вроде
маргиналий либо комментариев к проблеме контекстуальности и
производства значений, но что также можно было бы отнести к
взаимосвязи акта именования и именуемого. Примеров много.
Однако каждый раз, когда мне доводится обнаруживать себя перед какой-
либо работой, когда нет никакой возможности избежать ее рассмотрения,
всякий раз я задумываюсь над тем, как, вспоминая-созерцая давно уже
известное, ловишь себя на том, что по сути дела с невероятным
упорством пытаешься лишь восстановить ощущение, "возникшее" при первой
некогда случившейся с ним встрече, пытаешься вызвать ощущение...
которое обязано многим факторам и мотивам, запутанной сети импульсов,
фрагментов памяти и намерений, что, очевидно, и есть цель
восстановления удовольствия в восприятии себя с последующим
нарушением, преступлением восстановленного (до известной степени)
актуального состояния. Однако в процессе чего мы как бы прорываем
созерцание-ожидание, и к чему очевидно приложимы следующие слова
Мориса Бланшо:
Взгляд Орфея это -- последний дар Орфея произведению, дар, в
котором он отрицает произведение, в котором он приносит его
в жертву, направляясь к его истокам в безграничном по-двиге
желания, но в котором он по-прежнему неосознанно движется к
работе, к ее истокам.
Однако, возможно, мы предпочитаем просто "рассматривать" плоскость,
полотно, натянутое или расположенное в раме, а иногда -- повисшее так,
на одном гвозде, как придется (эти замечания следовало бы озаглавить:
"-"), уже покинув пределы пространства, места все более и более
случайного и, следовательно, все более уместного, где мне продолжают
предлагать некую работу: оставленный до капитального ремонта дом
(парадиз мастерских), из которого выселены жильцы, но запах чей
никогда не оставит стен, даже, если стены снести до основания, до их
краеугольных камней, как, впрочем, и вещи, к которым мы вернемся
позднее. Да, это, конечно, все та же нескончаемая выставка, где сотни
работ раскачивают
