Драгунский Виктор - Он Упал На Траву
Виктор Драгунский. Он упал на траву...
1
Очень темная была ночь, когда я, нагруженный разными свертками, усталый
как черт и голодный, подошел к своему переулку. Здесь, у аптеки, я должен
был подождать ее. На улице уже было тихо и глухо. Москва отдыхала после
тревожного дня перед тревожной ночью. Все мы, москвичи, знали, что через
несколько минут обязательно прозвучит сигнал воздушной тревоги, фриц опять
начнет рваться к нашему городу и мы уведем женщин, детей и стариков в
бомбоубежище, а сами побежим на свои места - в лестничные клетки, в
подъезды и на крыши, будем слушать надсадный вой чужого мотора и с
надеждой смотреть на кинжально-перекрещивающиеся лезвия прожекторов.
Нетерпеливым сердцем будем подгонять зенитчиков и будем радоваться, когда
услышим первые удары наших батарей, - они такие сильные, молодые и стучат
полновесно, как весенний первый гром, когда, резвяся и играя, - как там
дальше? Ах да, - грохочет в небе голубом! Знал я также, что молодой
командир батареи у зала Чайковского будет командовать: "Огонь!", и это
всем нам, дежурящим на окрестных крышах, будет как маслом по сердцу.
Да, скоро объявят воздушную тревогу, а пока Москва немножко отдыхала и
я стоял на перекрестке в полной темноте, и, видно, никогда не забыть мне
этого часа в последнюю августовскую ночь в Москве, когда я ждал на углу
возле аптеки эту женщину и знал, что завтра я уйду из моего врезанного в
сердце города, и от нее уйду, и буду делать что-то большее, чем дежурство
на крышах и тушение зажигалок.
А время все шло, и от нетерпения я уже насчитал несколько раз по
пятисот, а Валя все не приходила. Я вошел в парадное, где стояла будка
автомата, опустил гривенник и, отсчитывая в синей темноте буквы и цифры на
телефонном диске, набрал ее номер. Телефон басисто прогудел, и Валя сняла
трубку. Это сразу ударило меня по сердцу. Я слышал ее голос, а ведь она не
должна была быть дома. Это поразило меня. Она, значит, дома, а я стою на
ветру и жду ее, а она вовсе и не собирается проводить меня, провести со
мной вечер, проститься...
Я сказал:
- Это я, что ж ты не идешь?
И я услышал, как она ответила мгновенно, как будто знала, что я
позвоню, и как будто давно уже отрепетировала свой ответ.
- Понимаешь, Зойка, - сказала она, - ничего не выйдет, мне не вырваться
сегодня. Семейные дела заели. Да и поздно уже!
Какая, к черту, Зойка? Я почувствовал, что у меня упало сердце. Я
сказал:
- Я не Зойка. Это Митя говорит.
Она засмеялась.
- Нет, Зойчик, не могу. Не проси.
Я сказал:
- Я завтра уезжаю. Ведь ты же плакала. Что ты несешь? Мы не простимся?
Она помолчала, потом сказала тихо и очень внятно:
- Неудобно. Надеюсь, ты напишешь. Будь здорова.
Я услышал комариный писк разъединения и механически повесил трубку.
Вышел я из будки, так резко толкнув дверь, что ушиб кого-то, стоящего
там в темноте.
- Ох, - сказал кто-то, - чуть-чуть не убил.
В парадном стояла девушка. Синий свет не давал возможности разглядеть
ее лицо.
Я сказал:
- Извините, - и хотел было уйти.
Но она сказала:
- Я вас давно жду. Одолжите мне гривенник, пожалуйста, или разменяйте
двадцать копеек.
Я протянул ей монету. У меня их всегда полны карманы. Она взяла
гривенник, нашарив в темноте мою руку, и я ощутил прикосновение горячих и
сухих пальцев. Она сказала:
- Если можно, не уходите. Я мигом.
Я остался в парадном. Я не мог как следует осознать все случившееся, и
на душе у меня было непоправимо скверно. Ведь, черт побери, честно говоря,
я был в эти дни, в э
