Екимов Борис - Зять
Борис Екимов
ЗЯТЬ
В райцентре, в его конторах, когда рядом, в подмогу, был умный человек,
Мартиновна ничего не страшилась, все бумаги подписывала. И в машине, когда
возвращались на хутор, она раз за разом повторяла:
- Я - хозяйка... Я - в своем праве. А он - пришей-пристебай! Решил: бабы -
глупые, зажмурки живут, обведу их, как серка, за уши. А мы и впрямь -
хуторские овечки... - призналась она и добавила: - Но кое-чего соображаем...
Главная подмога Мартиновны, Лельки-бригадирши брат, бухгалтер колхозный -
головочка умная, лысая, недаром еще смолоду его Плешкой величали, он рядом, в
машине, за рулем сидел и поддакивал.
- Они нахалтай привыкли, чужими джуреками свою родню поминать. А тут -
коса на камень... - хохотнул он довольно. - Прищемили. Теперь налицо будет,
кто глупый. Ты жизнь на колхоз поклала! - возвысил он голос. - А он прибег на
белые буханки. Земли ему захотелось. Воспрещен проезд! Земля наша. Мартиновны
и Макуни. Они на этой земле загорбатились. А он забогатеть решил, на чужой
шее. И - в Америку, на ихних курортах скрыться: с деньгами там примут. Абы
деньги. И будет смеяться издаля над дураками. А вы тут свистите в кулак.
Приехали на хутор. Плешка ссадил Мартиновну прямо у ее двора, на прощание
подбодрил:
- Чуть брыкнет, ты шуми сеструшке, она при телефоне. И мы его враз
определим. За высокий забор. Я участковому дам знать. Пристроим, где был. Там
место еще не остыло.
Плешка убыл. Мартиновна осталась одна. И хоть лежал вокруг родной хутор, а
рядом - родной двор и дом и сама Мартиновна была бабой не робкой: с тяжелой
поступью, крепкими руками, низким, мужичьим голосом, но, конечно, боялась она
своего зятя-"затюремщика". С первого шага, когда пришел он из лагеря, лишь
ступил во двор, старая мать Мартиновны, бабка Макуня, сразу сказала: "Он людей
резал". А старая ворона зря не каркнет. И потом, хоть целых пять лет под одной
крышей прожили, а как сощурит глазоньки, процедит: "Ты не в свои дела не
лезь... Понятно?.." Это "понятно" огнем ли, холодом, но обжигает до самого
нутра. Так что не сразу вздохнешь.
Конечно, она боялась. Но страх перемогала. И повторяла про себя: "Я
хозяйка. Я - в своем праве. А он - пришей-пристебай. Копеечку бабью, сиротскую
не дам отнять. И пусть даже убьет, - на крайнее решалась она, - зато внуки с
сумой не пойдут и дочка не будет век слезы точить. Пускай убивает. А может, и
не убьет, - думалось. - Может, унесет его Господь, как и принес. Может, даст
покою. Галдят все: Мартиновна, Мартиновна двух мужиков стоит... Сколь накосила
Мартиновна... Сколь накопала картошки... Словно все это с неба валится: сено,
дрова, картошка... Кто бы знал, что у Мартиновны руки уже ни вил, ни лопаты не
держат. А внутри все скрипом скрипит, видать, проржавело. Пора бы и отдохнуть.
Наработалась, слава Богу. Сложить бы крестиком руки да сидеть на лавочке возле
двора, семечки лузгать и басни тачать. Может, и приведет Господь... -
теплилась в душе надежда. - Все же копеечка неплохая..."
Мартиновна вслух сказать боялась. Шутка ли - целых семьдесят миллионов.
Отнимался язык. Хотя по хутору и округе про семьдесят челядинских миллионов
трезвонили кому не лень.
Это началось летом, когда хлеб убирали. Челядинское поле озимой пшеницы по
пятьдесят центнеров с гектара давало. Удалась пшеничка: зерно к зерну. А народ
нынче грамотный. Считать умеют. Особенно в чужом кармане. Прикинули.
Получалось, что семьдесят миллионов рублей получит за эту пшеницу челядинский
зять. Вот тебе и "затюремщ
