Емец Дмитрий Александрович - Калинычев
Дмитрий Емец
КАЛИНЫЧЕВ
Калинычев проснулся рано, проснулся четко и без раскачки, мгновенно
вклинившись в мир узким лезвием своего "я" и вспомнив, кто он, что он и зачем
он. Еще не открывая глаз, он уже знал, что сейчас половина шестого. Присев на
кровати, он не отказал себе в удовольствии посмотреть на стрелки, чтобы
убедиться, что его внутренние часы не дали сбой.
Жена спала на боку, поджав колени, но одновременно как-то очень нелепо
разметав руки. Калинычеву это всегда казалось легкомысленным. Бабка уже, а
спит так же, как и в молодости, когда они только что поженились. С другой
стороны, как именно должны спать бабки, Калинычев определенно не знал, поэтому
от советов приходилось воздерживаться. От одеяла жены опять пахло лекарством.
Вот об этом точно надо будет поговорить.
Осторожно поднявшись, он вышел в коридор, постоял немного на кухне,
прислушиваясь к своим мыслям и вспоминая, что предстоит сегодня сделать.
Постояв, Калинычев пошел курить. Он всегда смолил в туалете: так у них
было заведено. Специально для этого к двери была прикручена мыльница, к
которой проволочным кольцом крепилась банка с водой - пепельница. К тому
моменту, когда он утопил окурок в банке, а после аккуратно вылил ее содержимое
в унитаз, день составился из осколков и стал единым и монолитным.
Потом, уже скользя по этому монолиту, Калинычев брился - брился особенно
тщательно - взбивал кистью пену, оттягивал кожу на губе, задирал голову, делая
доступными самые сложные для бритья места: под ушами, на изгибе скулы.
К семи часам утра он был уже готов.
Перед тем, как выйти, он еще раз внимательно оглядел себя в зеркало.
Калинычев был маленький, подтянутый, чем-то похожий на задиристого перепела.
Его голова с редкими рыжими бровями и мраморной, с чаинками веснушек лысиной,
напоминала старый бильярдный шар - с трофейного, германского еще бильярда,
долго простоявшего в правительственном санатории.
Треть жизни Калинычев проработал начальником участка в
строительно-монтажном управлении и, выйдя на пенсию, так и не сумел
успокоиться. Бегать, кричать, размахивать руками, ругаться - и все это с
перерывами только для обеда и сна, стало для него насущной потребностью. Если
бы его связали и просто посадили на стул без возможности движения, он умер бы
в первые же сутки от вынужденной неподвижности.
Он был организатор по природе и не беда, что теперь никто уже его не
слушал и никто ему не подчинялся. Он получал удовольствие от самого процесса
руководства, а не от его результатов.
Вот и теперь, едва Калинычев вышел из дома, его общественные качества
немедленно оказались востребованными. Усач, по размерам раздувавшего рубашку
живота проглотивший арбуз, забуксовал на размытой обочине и, обходя
"Жигуленок" кругом, зачем-то трогал выхлопную трубу.
Калинычев сразу откликнулся, засуетился.
- Эй, мужики! Доски тащите - подложить надо! С другой стороны заходи! Как
толкаешь! На раз-два-три! Ты туда, ты к двери, а я по центру!
Невольно подчиняясь, подошли двое прохожих-мимохожих - отец и сын - совсем
одинаковые, даже одинаково одетые. Чтобы определить кто из них производящее
начало, а кто производное приходилось на секунду задумываться.
Жигуленок вытолкнулся до неинтересного быстро. Калинычев не успел даже
встать по центру, как собирался, но все равно вся слава досталась ему.
Усач благодарно высунулся:
- Спасибо, дед! Подбросить?
Калинычев посмотрел, в какую сторону повернут нос машины, и, увидев, что
не к станции, сказал:
- Не-а, отправл
