Библиотека в кармане -русские авторы

         

Ерофеев Венедикт - Василий Розанов Глазами Эксцентрика


Венедикт Ерофеев
ВАСИЛИЙ РОЗАНОВ ГЛАЗАМИ ЭКСЦЕНТРИКА
1. Я вышел из дома, прихватив с собой три пистолета, один пистолет я сунул
за пазуху, второй - тоже за пазуху, третий - не помню куда.
И, выходя в переулок, сказал: "Разве это жизнь? Это не жизнь, это
колыхание струй и душевредительство". Божья заповедь "не убий", надо думать,
распространяется и на себя самого ("Не убий себя, как бы ни было скверно"), но
сегодняшняя скверна и сегодняшний день вне заповедей. "Ибо лучше умереть мне,
нежели жить", - сказал пророк Иона. По-моему, тоже так.
Дождь моросил отовсюду, а может, ниоткуда не моросил, мне было наплевать.
Я пошел в сторону Гагаринской площади, иногда зажмуриваясь и приседая в знак
скорби. Душа моя распухла от горечи, я весь от горечи распухал, щемило слева
от сердца, справа от сердца тоже щемило. Все мои ближние меня оставили. Кто в
этом виноват, они или я, разберется в День Суда Тот, Кто, и так далее. Им
просто надоело смеяться над моими субботами и плакать от моих понедельников.
Единственные две-три идеи, что меня чуть-чуть подогревали, тоже исчезли и
растворились в пустотах. И в довершение от меня сбежало последнее существо,
которое попридержало бы меня на этой Земле. Она уходила - я нагнал ее на
лестнице. Я сказал ей: "Не покидай меня, белопупенькая!" - потом плакал
полчаса, потом опять нагнал, сказал: "Благословеннолонная, останься!" Она
повернулась, плюнула мне в ботинок и ушла навеки.
Я мог бы утопить себя в своих собственных слезах, но у меня не получилось.
Я истреблял себя полгода, я бросался под все поезда, но все поезда
останавливались, не задевая чресел. И у себя дома. Над головой, я вбил крюк
для виселицы, две недели с веточкой флер-д-оранжа в петлице я слонялся по
городу в поисках веревки, но так и не нашел. Я делал даже так: я шел в места
больших маневров, становился у главной мишени, в меня лупили все орудия всех
стран Варшавского пакта, и все снаряды пролетали мимо. Кто бы ты ни был, ты,
доставший мне эти три пистолета, - будь ты четырежды благословен.
Еще не доходя площади, я задохся, я опустился на цветочную клумбу,
безобразен и безгласен. Душа все распухала, слезы текли у меня спереди и
сзади, я был так смешон и горек, что всем старушкам, что на меня смотрели,
давали нюхать капли и хлороформ.
"Вначале осуши пот с лица". Кто умирал потным? Никто потным не умирал. Ты
богооставлен, но вспомни что-нибудь освежающее, что-нибудь такое освежающее...
например, такое:
Ренан сказал: "Нравственное чувство есть в сознании каждого, и поэтому нет
ничего страшного в богооставленности". Изящно сказано. Но это не освежает, -
где оно у меня, это нравственное чувство? Его у меня нет.
И пламенный Хафиз (пламенный пошляк Хафиз, терпеть не могу), и пламенный
Хафиз сказал: "У каждого в глазах своя звезда". А вот у меня ни одной звезды,
ни в одном глазу.
А Алексей Маресьев сказал: "У каждого в душе должен быть свой комиссар". А
у меня в душе нет своего комиссара. Нет, разве это жизнь? Это не жизнь, это
фекальные воды, водоворот из помоев, сокрушение сердца. Мир погружен во тьму и
отвергнут Богом.
Не подымаясь с земли, я вынул свои пистолеты, два из подмышек, третий - не
помню откуда, и из всех трех разом выстрелил во все свои виски и опрокинулся
на клумбу, с душой, пронзенной навылет.
2. "Разве это жизнь? - сказал я, подымаясь с земли. - Это дуновение
ветров, это клубящаяся мгла, это плевок за шиворот - вот что это такое. Ты
промазал, фигляр. Зараза немилая, ты промахнулся из всех трех





Содержание раздела