Етоев Александр - В Сказке Можно Оказаться
Александр ЕТОЕВ
В СКАЗКЕ МОЖНО ОКАЗАТЬСЯ...
На площади Дантеса посередине стоял высокий, метра под два;
цельночугунный красавец в кавалергардском мундире. Вокруг было пустынно,
лишь стайка городских голубей вспархивала лениво и, покружившись над
выпуклой мостовой, с шумом шла на посадку. На памятник голуби не садились.
От площади мы пошли по неширокой улице, конец которой терялся в
цыганской пестроте стен, в изломах далеких крыш и пепельных лохмах текущего
с неба тумана.
Я не смог прочитать название улицы - все таблички были густо замазаны
черной блестящей смолой. Дома стояли по сторонам плотно - мышь не
проскочит, и странно - по одной стороне все они были высокие, даже порой
казалось, что их стены загибаются книзу и, наклоняясь над улицей,
высматривают что-то на мостовой. На другой стороне, наоборот, дома стояли
как на подбор низенькие, двух-трехэтажные, и угодливо, по-человечьи
щурились маленькими оконцами в тени высоких каменных покровителей.
- Т-с-с! - сказала Маришка, когда мы проходили мимо большой темной
громадины. - Здесь опасно, молчи.
И словно в ответ на ее тихий голос из окна на втором этаже вылетела
круглая двухпудовая гиря. Она упала в шаге от нас, и асфальт треснул и
провалился, обнажив глину, перемешанную с песком. Из трещин во все стороны
побежали муравьи.
От неожиданности я подался в сторону, прикрывая собой Маришку.
Но из пустого проема окна ничего больше не вылетало.
- Я же говорила, скорее...
Мы припустили бегом и миновали опасное место. Бежали мы недолго, но я
задыхался. Воздух в городе был какой-то другой - и пах по-другому, и был
непривычно густ. К такому я не привык. Он не проходил в глубину, а
набивался в горле, и во рту после каждого вдоха оставалась сухость и
горький сернистый вкус. Мне все время хотелось сплюнуть, но при девочке я
не мог.
- Сюда, сюда, ну что ты, как маленький, - сказала Маришка, когда я,
замедлив шаг, хотел было отдышаться, и оттащила меня за рукав к самой стене
дома, - не видишь, что ли, там - дядька.
Куда Маришка показывала, стоял длинный худой человек. Стоял человек
неестественно прямо, старался тянуться вверх, и без того вытянутое его тело
казалось натянутым, как басовая струна - вот-вот оборвется.
Человек был в солдатских, сильно поношенных сапогах и широких штанах,
затянутых на животе ремнем. Поверх расшитой косоворотки висел самый
обыкновенный пиджак, а в руках дядька держал бинокль, сильно вдавливая его
в глаза.
- Пригнись, если увидит, придется уносить ноги.
- Маришка, кто он такой? Почему у него бинокль?
- Т-с-с, молчи. Он может услышать. Это, - Маришка понизила голос, -
Глаз Улицы.
- Что? - Я ничего не понял. - Какой улицы? Этой? А почему - он
человек?
- Да не человек он, не человек. Не видишь, что ли, не человек, а
дядька. Разве такие человеки бывают? Насмешил... Я хотел присмотреться к
нелепой фигуре внимательней, но девочка не дала. И откуда взялась сила в ее
слабой детской ручонке? Она тянула меня вперед, подальше от уличного
стража, и я видел, я чувствовал, как запястье ее руки побелело, сделалось
твердым и тонким от напряженья, а сама она как-то сгорбилась, перегнулась
вперед и была похожа сейчас на маленькую испуганную старушку.
Дядька остался позади. Нас он не заметил. Хотя - или мне показалось -
но в блестящем кольце окуляра распух на мгновенье и тут же опал и исчез
черный, как дуло, зрачок.
- Ты вроде и большой, а как маленький. Все учить приходится. Ну куда
же ты, куда? Аи!
Она чуть не плача отталкивала меня от
