Житков Борис Степанович - Дяденька
Борис Степанович Житков
Дяденька
Дело было давно - лет тридцать назад.
Подрос я, и пришло время меня на работу посылать.
Если в пекарню меня отдать, так мамка боялась, что там простуда: жара
да сквозняки. В кузницу - четырнадцати лет - еще молодой говорят. А в
типографию и слышать не хотела: все наборщики, говорит, пьяницы. И каждый
день одни эти разговоры: куда да куда. Хоть обедать не садись. Как будто я в
чем виноват!
Вот раз пришел жилец наш Онисим Андреевич и говорит, что довольно
канитель эту тянуть. С самой весны, говорит, языком бьете, а толку никакого.
А я его вот раз-два - и на место поставлю. "Хочешь, - говорит, - пароходы
строить?"
Еще бы, кто не хочет! Пароходы-то!
Мамка опять: в воду там свалится, утонет, и еще что-то будет. А Онисим
Андреевич был немного выпивши и заругался. Говорит, чтоб завтра утром к
заводу приходил, у него там знакомый есть.
Всю ночь думал: вот пароходы строим; мачты сейчас ставить, трубу.
Главное, думал, трубу - в ней вся сила. Вот чудак был!
Утром, чуть свет, - к заводу.
Там ходили в контору, туда-сюда; теперь-то я все знаю, а тогда страшно
показалось. Двор большой, прямо поле целое, по нему все рельсы, рельсы, и
ходят вагончики, а на них краны подъемные. Много их бегает. Подымет цепочкой
груз и тащит. Я все на них смотрел и о рельсы спотыкался.
А дальше, у самой реки, чего-то нагорожено, высоко-высоко, все железным
переплетом, как будто дом какой решетчатый. Это самый эллинг-то и есть, где
пароходы строятся.
И оттуда такая трескотня, как будто все время пальба идет из пулеметов,
и только слышно: дзяв! дзяв! - бахает чем-то по железу.
Пошли туда, а там леса поставлены, вот как дом в пять этажей строят.
Леса эти около судна нагорожены. А судно из ржавых листов, толщенных, и
листы эти к железным ребрам рабочие крепят. А по лесам на досках все
мастеровые, на полках, как мухи. Мне сразу показалось, что все с
пистолетами, только пистолеты на толстых веревках. Теперь-то я знаю, что это
воздушный молоток, и не на веревке, а это трубка к нему идет, и по ней
сжатый воздух гонят от насоса. А в стволе воздухом работает самый молоток:
мечется взад и вперед, и если к чему ствол приставить, так бьет шибко,
дробно. А тогда мне показалось, что пистолеты.
По лесам сходни, переходы, напихано с яруса на ярус, а мы все выше,
выше лезем; кругом так гудит, в уши бьет, прямо как тебе по голове кто
барабанит. Перелезли на самое судно, на железную палубу. И все железо,
железо кругом. И такой грохот, что я думал - не может быть, чтобы это целый
день, это, должно, только сейчас так расшумелись. Нельзя этого стука
выдержать. Потом оказалось, что все время так.
Подводят меня к железному столику, вроде тумбочки. Вижу, наверху уголь
горит, а между ножками гармоникой мехи, и ручка сбоку. Мне этот, что привел
меня, показывает на ручку - дергай, значит. Я хотел спросить, что потом
делать, и голоса своего не слышу: кричу - и как немой.
Такой грохот, аж стонет железо.
Смотрю, тут двое мальчиков стоят и чего-то греют. Закопченные такие,
черные. Толкают меня, чтоб я за ручку дергал. Я начал дергать, мехи
заработали, уголь горит; они там что-то работают, а кругом такой гром,
похоже, что не строят, а ломают со всей силы, и что вот-вот все завалится, и
я сам не знаю, на чем стою и куда в случае чего бежать.
А сам качаю, качаю.
Вдруг один мальчишка меня щипцами в плечо. Я еще сильнее ручку дергать,
а он опять щипцами - это надо было, чтоб я полегче, а то уголь вон с горна
улетает, - э
