Жуковский Василий Андреевич - Марьина Роща
В. А. ЖУКОВСКИЙ.
МАРЬИНА РОЩА
Старинное предание
Тихий и прохладный вечер заступал уже место палящего дня, когда Услад,
молодой певец, приблизился к берегам Москвы-реки, на которых провел он дни
своей цветущей юности. Гладкая поверхность вод, тихо лобзаемая легким
ветерком, покрыта была розовым сиянием запада: в зеркале их отражались с
одной стороны дремучий лес и терем грозного Рогдая, окруженный высоким
дубовым тыном (он был построен на крутой горе - там, где ныне видим
зубчатые стены Кремля, великолепные чертоги древних русских царей, соборы
с златыми главами и колокольню Иван Великий), с другой - зеленые берега,
покрытые кустарником и осыпанные низкими хижинами земледельцев. Повсюду
царствовало спокойствие; воздух был растворен благоуханием цветущей липы:
иногда во глубине леса раздавался голос соловья или печальное пение
иволги; иногда непостоянный ветерок потрясал вершины дерев; иногда робкий
кролик, испуганный шорохом, бросался в кустарник и шумел иссохшими
ветками. Услад шел по тропинке, извивавшейся между деревьями; душа его,
наполненная воспоминаниями, погружена была в задумчивость. Время
прошедшее, время, в которое находил он себя счастливым, представилось
мыслям его со всем минувшим своим очарованием. "Где ты, моя радость? -
воскликнул печальный Услад, - где ты, прежнее время? Прихожу на то же
место, на котором некогда называл я жизнь свою веселием:
тенистая роща, светлая река, зеленые берега, вы не изменились; но,
счастие мое, тебя уже нет.
По-прежнему благовонная липа разливает свой сладостный запах,
по-прежнему звонкий соловей или пустынная иволга поют во глубине дремучего
леса; а тот, кто некогда услаждался благовонием цветущей липы или,
задумавшись, при гласе звонкого соловья и стоне пустынной иволги живее
мечтал о своем счастии, тот уже не похож на самого себя.
Ах! не узнаете вы меня, места прелестные; очи мои потускли от скорби,
ланиты мои побледнели, лицо мое омрачилось унынием..."
Услад приближается к берегам светлого ручья ["Ныне мутная Неглинная". -
Примеч. В. Жуковского.], который, журча и сверкая, бежал по золотому песку
в зеленом кустарнике и сливался с Москвою; он увидел на крутизне горы
уединенный терем грозного Рогдая. Последнее блистание вечера играло еще на
тесовой кровле верхней светлицы и на острых концах высокого тына; вершины
древних дубов, берез и лип, которыми покрыта была вся гора, восходящие
одни над другими, мало-помалу омрачались, наконец потемнели совсем; на
одном только тереме, который, подобно великану, возвышался над лесом,
оставалось умирающее мерцание; наконец и оно померкло, повсюду
распространился сумрак. Услад, увидя Рогдаев терем, затрепетал,
остановился, долго смотрел на него в молчании, неподвижный, мрачный,
сложив крестообразно руки; наконец слезы покатились ручьями из глаз его...
"Ах, Мария!" - воскликнул он; вздохнул из глубины сердца, и голова его
склонилась ко груди.
Молодой Услад родился на берегу Москвы-реки в бедной хижине, от честных
родителей. Природа наградила его прекрасною душою, прекрасным лицом и
дарованием слагать прекрасные песни. Часто, простертый на берегу светлой
Москвы и смотря на ее серебряные волны, провожал он вечернюю зарю звонким
своим рожком. Приятные звуки раздавались но берегам и повторяемы были
отголосками сенистой рощи. Молодые сельские девушки любили слушать Услада,
когда он простыми стихами прославлял весну, спокойствие земледельческих
хижин, свободу поднебесных ласточек, нежность дубравных горлиц или
