Зальтен Феликс - Бемби
Феликс Зальтен
Бемби
Он появился на свет в дремучей чащобе, в одном из тех укромных лесных
тайников, о которых ведают лишь исконные обитатели леса.
Его большие мутные глаза еще не видели, его большие мягкие уши еще не
слышали, но он уже мог стоять, чуть пошатываясь на своих тонких ножках, и
частая дрожь морщила его блестящую шкурку.
- Что за прелестный малыш! - воскликнула сорока. Она летела по своим
делам, но сейчас разом обо всем забыла и уселась на ближайший сучок. - Что за
прелестный малыш! - повторила она.
Ей никто не ответил, но сорока ничуть не смутилась.
- Это поразительно! - тараторила сорока. - Такой малютка - и уже может
стоять и даже ходить! В жизни не видала ничего подобного. Правда, я еще очень
молода, что вам, наверно, известно, - всего год, как из гнезда... Но нет, это
поистине изумительно и необыкновенно! Впрочем, я считаю, что у вас, оленей,
все изумительно и необыкновенно. Скажите, а бегать он тоже может?
- Конечно, - тихо ответила мать. - Но извините меня, пожалуйста, я не в
состоянии поддерживать беседу. У меня столько дел... к тому же я чувствую себя
немного слабой.
- Пожалуйста, не беспокойтесь, - поспешно сказала сорока. - У меня самой
нет ни минутки времени. Но я так поражена!.. Подумать только, как сложно
проходят все эти вещи у нас, сорок. Дети вылупляются из яиц такими
беспомощными! Они ничего, ну ничего не могут сделать для себя сами. Вы не
представляете, какой за ними нужен уход! И они все время хотят есть. Ах, это
так трудно - добывать пропитание и следить, чтоб с ними чего не приключилось!
Голова идет кругом. Разве я не права? Ну согласитесь со мной. Просто не
хватает терпения ждать, пока они оперятся и приобретут мало-мальски приличный
вид!
- Простите, - сказала мать, - но я не слушала.
Сорока улетела. "Глупое создание! - думала сорока. - Удивительное,
необыкновенное, но глупое".
Мать не обратила никакого внимания на исчезновение сороки. Она принялась
мыть новорожденного. Она мыла его языком, бережно и старательно, волосок за
волоском, вылизывая шкурку сына. И в этой нежной работе было все: и ванна, и
согревающий массаж, и ласка.
Малыш немного пошатывался. От прикосновений теплого материнского языка им
овладела сладкая истома, он опустился на землю и замер. Его красная, влажная,
растрепанная шубка была усеяна белыми крапинками, неопределившееся, детское
лицо хранило тихое, сонное выражение.
Лес густо порос орешником, боярышником и бузиною. Рослые клены, дубы и
буки зеленым шатром накрывали чащу; у подножий деревьев росли пышные
папоротники и лесные ягоды, а совсем внизу ластились к смуглой, бурой земле
листочки уже отцветших фиалок и еще не зацветшей земляники.
Свет раннего солнца проникал сквозь листву тонкими золотыми нитями. Лес
звенел на тысячи голосов, он был весь пронизан их веселым волнением. Без
устали ворковали голуби, свистели дрозды, сухонько пощелкивали синицы и звонко
бил зяблик. В эту радостную музыку врывались резкий, злой вскрик сыча и
металлическое гуканье фазанов. Порой всю многоголосицу заглушало звенящее,
взахлеб, ликование дятла.
А в выси, над кронами деревьев, неумолчно гортанными голосами ссорились
вороны и, прорезая их хриплое, назойливое бормотанье, долетали светлые, гордые
ноты соколиного призыва.
Малыш не различал голосов, не узнавал напевов, он не понимал ни одного
слова в напряженном и бурном лесном разговоре. Не воспринимал он и запахов,
которыми дышал лес. Он чувствовал лишь нежные, легкие толчки, проникавшие
сквозь его
