Зикмунд Алексей - Дочь Сатаны, Или По Эту Сторону Добра И Зла
Алексей Зикмунд
Дочь сатаны или
По эту сторону добра и зла
Пролог.
Много веков назад, наша гибель была предсказана на небесах. И только
бесконечная глубина глаз маленького Эмануила может спасти наши души и,
расплавив железные сердца наши, поселить в них частицу той безусловной и
бесконечной любви, которую невозможно отыскать на земле.
Плоть, деньги и страх потерять эти сокровища разве не верно. Все остальное
просто накладывается на эти понятия. Зависть. Яд её сжигает умы и сердца, а
в основе все та же плоть. Мягкая плоть хлеба, плоть красивого тела,
наконец, невидимая плоть уюта и тепла и страх, вырабатывающий адреналин, он
как бы предвосхищает ощущение потери. Страшнее погибает великая любовь. Она
погибает под аплодисменты толпы. Под гром этих же аплодисментов начинаются
мировые войны. Аплодисменты приветствовали изобретение лекарства от
полиомелита и крушение третьего рейха, но мы не знаем, на какую вершину зла
способно взобраться добро. В мире бесконечных категорий двух слов "хорошо"
и "плохо" явно не хватает, надо привыкать к мысли, что хорошо будет только
одному из многих, остальным будет плохо или никак, что в данном случае одно
и тоже. Благополучие любой пирамиды покоятся на человеческих останках.
Глава первая.
Страшный декабрь сорок первого года обрушился на улицы Москвы как
неразорвавшийся фугасный снаряд. На серой прямоугольной башне,
расположенной напротив метро "Красные ворота", минутная стрелка часов
приблизилась к двенадцати. По темному садовому кольцу, громыхая цепями,
двигались военные грузовики. В них сидели люди в белых маскировочных
халатах, к каждому грузовику была прицеплена пушка на резиновом ходу. Это
были заградительные отряды автоматчиков, которые должны были блокировать
отступление наших частей на горячих участках фронта. Колонна была
бесконечной. Редкие горящие окна, заклеенные крест накрест бумагой, бросали
на мостовую и тротуар призрачные какие-то тени. Падал легкий и пушистый
снег. Стрелка часов на прямоугольной башне перевалила за двенадцатичасовую
отметку. У памятника сезоннику рядом с зенитной установкой зажегся огромный
прожектор, он осветил небо, два овальных неподвижных аэростата и
беспорядочные, куда-то бегущие облака. Затем он погас.
В старом пятиэтажном доме на Земляном валу горело несколько окон. Окна эти
выходили во двор. Двор представлял из себя глухой квадрат, кирпичные стены
с провалами черных ходов окружали заброшенный круглый фонтан, в центре
которого стояла статуя Дон-Кихота без шпаги и без головы. Единственный
въезд во двор был через арку, на которую были навешаны запертые чугунные
ворота. Таким образом, что бы попасть в этот маленький московский дворик,
вероятно когда-то используемый для ожидания экипажей, надо было проникнуть
через парадный вход на черный. Светящиеся окна были уютны, на них не было
бумажных полос. Зеленый шелковый расписанный попугаями абажур сохранял
бесконечную легкость того недавнего времени, при котором металлический
Дон-Кихот ещё имел и шпагу и голову. За столом, накрытом на троих, сидели
двое. Говорил мужчина. Женщина молчала. На вид её было чуть больше
тридцати, каштановые волосы собраны на затылке в пучок, в пучке заколка,
изображающая бегущего слона. Лицо неправильное и непривлекательное, но с
особенно притягивающими зелеными глазами. Длинные пальцы с сильно
расширенными фалангами сжимают мундштук.
Возраст мужчины близок к почтенному. Он почти лыс, редкая бахрома волос
облегает заднюю часть черепа. Неопределенн
