Зименков Вячеслав - Нетихий Терек 3
ЗИМЕНКОВ ВЯЧЕСЛАВ
НЕТИХИЙ ТЕРЕК
КНИГА 3
Пролог
1926 год. Париж.
Мы - роковые глубины,
Глухонемые ураганы, -
Упали в хлынувшие сны,
В тысячелетние туманы.
И было бешенство огней
В водоворотах белой пены.
И - возникали беги дней,
Существований перемены.
Мы были - сумеречной мглой,
Мы будем - пламенные духи.
Миров испепеленный слой
Живет в моем проросшем слухе.
Андрей Белый
- Исповедаться бы у какого-нибудь простого, жалкого монаха где-нибудь в заброшенном людьми и даже Богом монастыре, в старинном российском захолустье! Чтобы пахло от монаха луком и квасом и рясой давненько не стиранной...
Самому же затрепетать от неземной, таинственной власти его, унизиться перед ним, как перед Богом... почувствовать его как отца... Вот чего бы я желал больше всего в этих Парижах хваленых, будь они не ладны...
Так говорил Иван Иванович Яковлев, когда-то аристократ, помещик, заводчик известной на всю Россию породы рысаков, а теперь в Париже - тусклый старичок, похожий на заварной фарфоровый чайник с отбитым носиком и чужой, не в тон, крышечкой.
- Где же вы нос себе расквасили, Иван Иванович? - спрашивала его хозяйка квартиры, бывшая фрейлина Ее Императорского Величества княгиня Вера Федоровна Кушнарева, нынче же - сухонькая бабулька, правда, с балетной осанкой и живой, заинтересованной улыбкой. - Неужто, так молитвенные поклоны неаккуратно отбивали? Или подрались с кем?
С либералом, должно быть? Не конфузьтесь, Иван Иванович, здесь все свои.
- Так все там же, матушка, - отвечал Яковлев, поправляя свой салатного цвета берет, который скрывал все еще переживаемое им отсутствие серебристой гривы светского льва, - все там же, на лестнице у мадам Дюмаж, в ее чертовом пансионе. Разве можно экономить на лестницах, господа?
Черт знает, какая узость и темень! А вы помните, Вера Федоровна, петербургские парадные лестницы? Мрамор, позолота, ковровая дорожка, слепящий свет! А главное - зеркала!..
Ведь я говорил этой скряге, мадам Дюмаж - всего одна лампочка или свечка и несколько зеркал, правильно расположенных, и вся лестница будет освещена. Кажется, так Кулибин осветил императорские покои? А, Вера Федоровна?
- Помилуйте, Иван Иванович! - замахала на него руками княгиня Кушнарева. - Вы уж совсем меня состарили. Туманно намекаете, что я еще при Екатерине служила? Что я - живая история?
Здорово вы, видать, на лестнице головой треснулись.
- Как вы могли подумать такое, сударыня?! - воскликнул смущенный Яковлев, не замечая веселого притворства в негодовании бывшей фрейлины. - Не к возрасту вашему обращаюсь, а к... а к...
Иван Иванович совсем сбился, "акнул" еще пару раз, но тут заметил, что хозяйка не сердится, а потешается над ним. Действительно, видно, здорово он треснулся головой, раз мог усомниться в добром характере Веры Федоровны. Ее небольшая квартирка в Паси уже несколько лет гостеприимно принимала русских эмигрантов, которые ради скромного чаепития, но с добрыми словами и улыбками в прикуску, раз в неделю шли к несуразному серому зданию, высота которого в несколько раз перекрывала ширину переулка.
Каждый раз, сдержанно ругаясь, эмигранты задевали полами пальто жестяной мусорный бак у самого подъезда, так щедро освещенный газовым фонарем, словно это была главная достопримечательность переулка. Вера Федоровна иногда, не к чаю, разумеется, говорила, что местный мусорщик - настоящий английский шпион и в мусорном контейнере отправляет шифрованные, очень дурно п