Злоправдов Феофан - Гризмадура
ФЕОФАН ЗЛОПРАВДОВ
ГРИЗМАДУРА
Второй опыт психоделистики
ОТСТУП ПЕРВЫЙ
Вот вам еще словечко - Гризмадура. Удобное словцо. И
вроде ругательное, а не подкопаешься. Как тебя обругали, чем
именно - не понять. Жизненное слово. В жизни ведь тоже так:
обругают, обделают с головы до ног, а кто, как, за что -
темный лес.
Но речь не об этом. Речь пойдет, как вы, наверное, до-
гадались, судя по роду заглавия, конечно, о женщинах. Они же
девушки, девчонки, бабы, кадры, чувихи, телки, наклейки и
кто знает как еще. О них, о них пойдет речь. О чем еще может
поведать нам писатель-мужчина? Конечно, о женщинах. Писате-
ли-женщины, впрочем, тоже ни о чем ином не говорят. Да и во-
обще вся литература - сплошное исследование Загадочного
Женского Характера с бесчисленными продолжениями. Весь мир
наш покоится на могучих женских плечах, так как же о них не
писать? Я, например, пишу, хотя и не считаю себя писателем.
В душе я поэт. Одна моя знакомая недавно так и сказала. Фе-
фик, сказала она, какой же ты писатель, ты же у нас поэт-ма-
тюгальник. Но это к делу не относится. Сейчас она страдает
замужеством...
Итак, Гризмадура - это вообще-то не ругань. И даже не
женское имя. Гризмадура - это некое состояние моей души. По-
лусвет, полумрак, полуявь, полустон... Что-то в этом роде,
но подробно не обяснишь. Это надо показать. Что я и собира-
юсь нынче сделать.
1
Когда я увидел открытый колодец, мне захотелось нырнуть
в его раззявленную беззубую пасть. Открытые колодцы у нас не
редкость, чего не скажешь о возникшем желании. Его уж точно
- поди поищи. А я и не искал - само пришло. Но несмотря на
редкую находку, я на миг подавил его и огляделся.
Ночная улица была пуста. Ветерок шевелил облезшие ака-
ции. О, белые акации - цветы эмиграции. Еврейские цветы, как
недавно сказал один мой незнакомый художник. Потому что
эмигранты - все поголовно евреи. Акации - тоже.
Она лежала возле колодца, грязная, ржавая, и при вспыш-
ках нагло подмигивающего фонаря я с трудом разобрал на ней
выпуклые, полустершиеся буквы: ГРИЗМАДУРА. Лежала она непод-
вижно, как никому не нужная, выброшенная рухлядь. Я имею в
виду колодезную крышку, а не девицу.
Девица, впрочем, тоже была, но не лежала, а сидела на
корточках, глубокомысленно всматриваясь в бездонную тьму ко-
лодца. Кошелек уронила, что ли?
- Могу я помочь? - нейтрально осведомился я, чтобы вы-
дать свое присутствие.
Девица подскочила, как ужаленная шмелем, и застыла на
краю колодезной бездны, всматриваясь в меня. А я всмотрелся
в нее.
Девица чем-то походила на крышку колодца, хотя была
вовсе не старая, не ржавая и даже не грязная. Может, испи-
санностью? На крышке была надпись, и на девице была надпись.
Даже много надписей. На маечке с глубоким вырезом, не прик-
рывавшей и бедер, было аршинно вышито: Ай хэв гив олл. На
белой ноге гораздо выше колена алела корейская татуировка:
фак гоу ту, и алая с зеленым оперением стрелка показывала,
куда. На чистом же лобике, над которым жестко торчали ин-
дейским оперением разноцветные волосы, было коряво намалева-
но яркой помадой: ГРИЗМАДУРА.
Та еще девица. И босиком. Но вроде не пьяная. Устави-
лась на меня, тычет нежной ручкой в колодезный зев и шевелит
пухлыми губами. Но не издает ни звука. Как в сказочке: разе-
вает щука рот, но не слышно, что поет. Немая, что ли?
- Ты глухомемая? - спрашиваю и пытаюсь помочь себе жес-
тами. Но тут же обнаруживаю, что из всего обширного языка
жестов мне известны только два международных: левой ру
