Иванов Всеволод - Долг
Всеволод Вячеславович ИВАНОВ
ДОЛГ
Рассказ
I
Карта уезда в руке легка и мала, словно осенний лист. Когда отряд
скакал рощами, - листья осыпались, липли на мокрые поводья. А разбухшие
ремни поводьев похожи на клочья грязи, что отрывались от колес двуколки,
груженной пулеметами.
Фадейцев, всовывая в портфель карту, голосом, выработанным войной и
агитацией, высказал адъютанту Карнаухову несколько соображений: 1) позор
перед революцией - накануне или даже в день столкновения разделить отряд;
2) нельзя свою растяпанность сваливать на дождь и мглу; 3) пора расставить
секреты, выслать разведку...
- И вообще больше инициативы.
Но голос срывался. Усталость.
- Врач просит одиннадцать одеял, а то больные жалуются, товарищ
комиссар... Здоровые, говорят, под одеялами, а нам - под шинелями, -
осень...
- Да у меня на руках-то канцелярия да больные, - это объяснил им?..
Хм... Обоза нет.
- Совершенно подробно и насчет того, что отряд на две половинки. Тут
темень и канцелярия. Да я им митинг, что ли, устрою из-за одиннадцати
одеял?.. Я им говорю - вот Чугреев разобьет нас, - всем земляные одеяла
закажет.
- Больным? Да вы, товарищ, неосторожны.
- Кабы они простые больные, - это революционеры.
Адъютант Карнаухов любил хорошую фразу. Был из пермских мужиков,
короткорук, с обнаженной волосатой грудью. Выезжая из города, он надевал
суконную матроску и папаху.
Красноармеец внес мешок Фадейцева. У порога, счищая щепочкой грязь с
веревок, он с хохотом сказал адъютанту:
- Старуха к воротам пришла, просит церковь под нужник не занимать.
Лучше, грит, мой амбар возьмите, он тоже чистый, и хоть, грит, немного
пашеничкой отдает, а все же. Во - тьма египетскова царя! Наговорили ей про
нас...
- Рабы, - басом сказал Карнаухов, - бандитов разобьем, возвратимся -
собеседование о религии устрою. Так и передай.
- Это со старухами собеседовать? Ими болота мостить, - только и
годны, старые.
Фадейцев смутно понимал разговоры.
- Самоварчик бы, - сказал он тихо.
Хозяин избы, Бакушев, темноротый тощий старик, махая непомерно
длинными рукавами рубахи, потащил в решете угли. Адъютант и красноармеец
яростно заспорили. Фадейцев сонно взглянул в окно, но мало что увидел. А в
поле пустые стебли звенят, как стекло... Небо серно-желтое... Мокрые
поводья пахнут осоками и хвощами. Голые нищие колосья сушат душу. Днем в
облаках голодная звонкая жара, ночью рвутся в полях дикие ветры. И хотя
из-за каждой кочки может разорвать сердце пуля, - все же легче ехать
болотами, нежели пустыми межами; лучше под кустом мокрого смородинника
разбить банку консервов. Возможно, поэтому хотелось комиссару Фадейцеву
уснуть. Но обсахарившиеся веки нельзя ("во имя революции", - напыщенно
говорит Карнаухов) смыкать. Неустанно, кажется, шестые сутки, мчался отряд
полями, гатями, болотами, - чтобы взять в камышах гнездо бандита и
висельника Чугреева.
- Интересы коммунизма неуклонно!.. - вдруг во все горло закричал
адъютант Карнаухов
Тотчас же старик внес самовар.
Фадейцев медленно вытянулся на лавке.
- Я все-таки, ребята, сосну... пока самовар кипит... Тут ребята
подоспеют, обоз...
Он потянул голенища. Старик поспешил помочь. Карнаухов выматерился.
- Царизму захотел, сапоги снимашь?
- Устал он, командер ведь.
- Если устал, можно и в сапогах превосходно. Ты как об этом предмете,
товарищ?..
- Я лучше усну...
Старик сунул ему под руку подушку. Адъютант "собеседовал":
- Литературу получаете? Надо курс событий чтоб под ноготь, батя,
понимать.
- Бандита
