Исаков Геннадий - Низость
Геннадий Исаков
НИЗОСТЬ
Лампада была залита душистым маслом. Слабый огонек вырывал из мрака
каменные своды пещеры, неровную поверхность огромного стола и косматого
Старика, раскрывшего при ее свете Книгу Судеб.
Он прочел:
"Свиданье не сулило радость, но принесло таинственный восторг".
- Идите, - сказал он в темноту. И неясные тени, прежде казавшиеся
гримасами игры светильника с гранитом, уползли куда-то прочь.
- Низость? - Зашелся криком Козлодоев. - Украсть картошку низость?
Он схватился за сердце.
- Да что вы знаете о низости? Думаете, она - любая подлость? Бесчестие?
Воровство с обманом? Нет, дорогие мои! Тысяча раз нет! В подлости и
воровстве присутствует игра, а с нею - правила. О! Подлость прелестна!
Приятно щекотит! Чего только стоит чарующий прилив стыда при простоватом
оппоненте! Когда вас кто-то, например, обворожит вниманием или заботой, а
выяснится позже, что злодей использовал обгект, как туалетную бумагу, помяв
руками нежно для счастья зада своего, так словно вы не знали ничего о
правиле круговорота мнений и вещей! А вы-то думали, вас приглашают в
вечность! Прелестная наивность в замкнутом обгеме виртуального пространства!
Глупцы.
Да разве виноват подлец, что он рожден слегка неполноценным и задница,
простите, тельце - предмет его забот от матери-природы? Ведь он не знает
ничего о том, что есть там - за пределом круга пустеньких его забот. И знать
не хочет. Плевать на догматизм морали. Какая же вина на нем? Нет, подлость и
бесчестие всего лишь шар в игре, катаемый налево и направо, как маятник в
движении отлаженных часов, ведущих беспристрастный счет веков.
А низость, милые мои, великий искус Сатаны. Оружие безапелляционной
силы. Вот если руки мастера возьмут его в употребленье, то там неотвратимо
будет смерть. Законы низости уходят в неизвестность. Она сродни любви, добра
и жажды счастья. Кто может отделить текст от подтекста, когда они сплелись в
сплошную вязь?
Так говорил Аскольд Васильевич Козлодоев, бомж по духу и мыслитель,
двум своим товарищам, беспринципным тварям божьим, сидящим в ожидании
сумерек на опушке леса с саперными лопатками и авоськами у жалкого костра.
Блудливые язычки пламени лизали затаенную идею и тем завораживали гибнущую
совесть. Чувство неловкости от перевоплощения интеллигенции в уркаганский
кичман требовало логической дизгюнкции.
Аскольд Васильевич достал из портсигара подобранный накануне удачный
чинарик и прикурил от уголька, опалив мохнатый покров лица. Потому что эта
процедура потребовала погружения физиономии в костер. Все понимали, что ему
на это наплевать. Не в этом дело.
- Так вот. - Продолжил он свои изыскания, вращая носом на ветру. Борода
чадила паленым чертом. - В сущности, все люди подлецы. За исключением
бродяг. Разве есть цель, за которой не усматривалось бы благополучие
собственной персоны, господа? Ну, не своей, так чьей-то там, жены, детей. Не
сейчас, так потом. Для чего новая техника, например? Или наука? Социальные
преобразования? Для свободы? А она зачем? Не для того же? Не для страсти по
себе? Рвемся вперед, а якорь словно вбит. И ходим по цепи, как кот ученый. В
житейской философии царствует одна кума - задница, как крепкий тыл ума.
На, курни. - Спохватился вдруг и протянул инженеру Петровичу тлеющий
бычок.
Тот взял, затянулся пару раз и ткнул остаток в землю. Потянулся и
выдумал вопрос. Время позволяло.
- Чего ж они обращаются друг к другу: "Господа! Товарищи!", а не
называют друг дружку подлецами? Ну и начиналось бы
