Исакянов Дмитрий - Пришелец В Риме Не Узнает Рима
Исакянов Дмитрий
"Пришелец в Риме не узнает Рима..."
Девушка улыбалась ему. Видно было как всегда, плохо - так во сне
слышишь свое имя больше угадывая его силуэт, очерченный губами, нежели
чувствуя мясо плоти его; что наваждение постящегося - недоступное.
Вожделенное - недосягаемо - ах, танталовы муки: удаляющееся "Саша, Саша,
Сашенька..."
- Я слышу тебя, я - на тебя. Ибо сказал Он: "Вот Я - на вас." И -
забавно, да? - тянется, смотрите, он и вправду тянется к ней. Ах,
Лодейников, ты всегда такой смешной... Hо если и вправду, это - правда.
Это вот: она проводит плавно так, подбородочком, линию из точки покоя и за
плечо, волосы, ибо даже там волосы влекут за собой родословную, подобно
всякой вещи:
любимая метрика каштанового каре, ошеломясь, шелохнувшись, - шелково
отплывает назад. Вполоборота. Впрочем, сразу - глаза. И только успевай:
шея, плечи, руки драгоценного сандала. Сашенька не опускал лица в ее
ладони - конечно-конечно, это - да, но потом, потом, сейчас - выхватить,
увидеть как можно больше. Сашенька - сеятель, он сеет внутри себя чудо,
Сашенька - садовник, и подвой в руках его. Чудо нужно прививать своему
нечуткому, косному телу маленькой веточкой, росточком и потом, о, потом
это будет могучий ствол и добры будут плоды его. Hо не сеют при дороге.
Дайте ему влагу, дайте тень (вот так, хорошо - костяшки не давят и кончики
пальцев, такие красные на свету, как молодые сливы.), и тогда вы увидите,
как будущее прорастает в сущем. Сон в Красном Тереме... Сашенька
улыбается: если бы сон.
Торжествующе улыбается, и, не зря говорят: "зенит радости - это зенит
печали", - в глазах его, прикрытых, убаюканных теплыми ладонями, рождается
слеза. Крупная, добрая, как дождь на поля. От Бога, от оскомы языка своего
слеза, одна на каждое лоно свое, выпуклое и чуть фиолетовое, как мидия.
Воду объемлют тебя до души твоей и отступают, оставляя сокровища дна. Hе
первую борозду в нем провел плуг веры повелев: "Расступись"? Вера - не
доброе ли дерево из своего горчичного смени исшед?
Агнец и лев.
Что есть знание веры своей? М-м-м... философский камень, мед и золото.
Сашенька сглатывает: чуть-чуть горчит, эх-эх-эх, горчит. Проглотить бы,
а то тяжело это, так часто: предательствует утро, горло неповоротливое,
неподъемное - тяжелое жерло не выпустит ни драгоценного слова, а рядышнее
море покачивает, побаюкивает: спи, спи, Аргус, покойся в мире. Руно твое
пришел я взять - только умоляю, не тащи его мездрой вверх, а то проснется
оно: красное, распухшее и ворочая языком: Ар..., ар-р-р, ар-р-р-р...
Слизь, гной, горячка. Сашенька так часто болеет... Ах-ах-ах... Иришечкин
крутит в пальцах градусник. В холодных пальчиках - такой же хрупенький,
тоненький, но чужой заемным Сашенькиным жаром: 39.
Последнее бесцеремонно уже, ибо чего там: уходим, теряю, теряю, еще,
умоляю, детали: где? кто? Hо - какой-то вздор: смеющийся господин в
дорогом костюме, гвалт, скотский хохот, лица, лица, лица, мадам, отечная,
рыхлая тянется к антресолям: "А вот он в Университете! Лапа, куда ты его
засунул? Боже, сколько пыли! Все никак сюда не доберемся с уборкой,
сталкиваем, знаете, сталкиваем - это гостям уже - но пустое, впрочем, что
об этом". Лапа, сияющий розово, мелкопото: "Hу там он где-то, ты же
знаешь, этот альбом я не доставал со времен выпускного." И: Ах! Ох,
воляпюк, ах, гвалт-тарарам, ой-ей-ей - сочувственно, востревзволнованно -
длянь-длянь-длянь, Боже! и грузно - (а все мы уже, все и вы, родная, - не
девочка по стремянке т
