Каверин Вениамин - Освещенные Окна
Вениамин Каверин
Освещенные окна
"Буря не утихала; я увидел огонек и велел ехать туда".
Пушкин
"Надо потратить много времени, чтобы стать, наконец, молодым".
Пикассо
ГОРОД ДЕТСТВА
1
Мысль о том, что я должен рассказать историю своей жизни, пришла мне в
голову в 1957 году, когда, вернувшись из автомобильной поездки по Западной
Украине, я заболел страшной болезнью, заставившей меня остаться в
одиночестве, хотя я был окружен заботами родных и друзей. Я впервые понял
тогда, что, хотя в моей жизни не произошло ничего необыкновенного, она
отмечена неповторимостью, характерной почти для каждого из моих сверстников,
и разница между ними и мной состоит только в том, что я стал писателем, и за
долгие годы работы научился, в известной мере, изображать эту
неповторимость.
По-видимому, болезнь была следствием легкого гриппа, который в Ужгороде
я перенес на ногах. Она началась с припадков неудержимой вспыльчивости, с
которыми я даже не пытался бороться, как будто заранее зная, что мне не
удастся их преодолеть. К чувству беспричинной досады присоединилась сильная
головная боль. Звуки обыкновенной жизни, которые я прежде почти не замечал:
хлопанье дверей, шаги над головой, железное гудение лифта,-- теперь
охлестывали меня с головы до ног. Мне казалось, что даже солнечный свет с
пронзительным свистом врывается в комнату сквозь открытые окна.
Это было болезненное обострение слуха, характерное для воспаления
паутинной оболочки мозга. Неутешительный диагноз был поставлен не сразу, но,
когда это произошло, врач запретил мне разговаривать, писать, читать,
слушать радио, смотреть телевизор. Болезнь могла пройти в течение трех
недель. У меня она отняла почти три года.
Надо было уезжать из Москвы, и на откинутом сиденье "Победы" меня
повезли в Переделкино, в финский домик, который я купил в конце сороковых
годов. Нас обгоняли грузовые машины, и, распростертый на неудобном ложе, я
снизу видел умывальники, арматуру, кровати, посверкивающее белое железо, в
котором прыгали и прятались блики. Опустившая голову больная лошадь странно
выглядела в кузове грузовика. Что-то растерянное было в перевернутых,
перепутанных стульях. Все, что я видел, казалось мне таким же беспомощным и
опрокинутым навзничь, как я.
Но вот Москва осталась позади. На Минском шоссе нас стали обгонять
автобусы -- школьников везли в пионерский лагерь. Они смотрели на меня, и с
болезненной застенчивостью я встречал их серьезные взгляды.
Доехали, и по лицам родных я понял, что очень изменился за последние
дни. Но другое сразу же стало мучить меня. Пес радостно залаял, встречая
хозяина, и я чуть не упал от толкнувшей тупой боли в ушах.
2
Со мной разговаривали, еле шевеля губами. Голоса в саду доносились
отчетливо, резко, и мне казалось, что родные невнимательны и равнодушны ко
мне.
Недели три я лежал один. Потом стали заглядывать друзья, и одним из
первых пришел Корней Иванович Чуковский. .
-- Дорогой мой, да вы даже не догадываетесь, как вам повезло,--сказал
он.--Лежать целый день под зонтиком, в халате. Вдруг вырваться из всей этой
суеты, литературной и прочей. Никуда не торопиться! Оглядеться, очнуться! Да
вам только позавидовать можно.
Халаты я ненавидел и никогда не носил. На зонтик, напоминавший о том,
что солнце запрещено мне надолго, смотрел я с отвращением. Вряд ли
кому-нибудь пришло бы на ум завидовать больному, который со стоном хватался
за голову после десятиминутного разговора. И все-таки Корней Иванович был
прав. Все, что еще неда
