Казакевич Эммануил - Старые Знакомые
Эммануил Генрихович КАЗАКЕВИЧ
СТАРЫЕ ЗНАКОМЫЕ
Рассказ
Ба! Знакомые все лица!
"Горе от ума"
1
Утром, когда у нас за спиной всходило солнце, мы иногда обнаруживали
немецкие наблюдательные пункты на западном берегу Одера. Косые солнечные
лучи, озаряя зелень старых сосен, внезапно задерживались, трепеща, на
чем-то блестящем, и что-то там на мгновение ослепительно вспыхивало.
- Энпе, - говорил, удовлетворенно покашливая, сержант Аленушкин.
Он нагибался над схемой немецкой обороны и ставил там маленький
крестик. Потом он обращал ко мне свое обветренное красивое лицо и
усмехался. Я никогда не видел, чтобы он смеялся, - он только усмехался
всепонимающей, чуть покровительственной, дружелюбной усмешкой человека, не
очень общительного, но очень доброжелательного и много испытавшего.
Последнее неудивительно: много надо было испытать, чтобы дойти до Одера!
Не подозревая, что он явится когда-нибудь героем моего рассказа, я
разговаривал с ним только о делах службы. И впоследствии я горько упрекал
себя за то, что ни разу не беседовал с ним по душам. Когда же война
кончилась, было поздно, потому что сержант Аленушкин погиб под Берлином в
конце апреля.
Но в то время, о котором я пишу, - март 1945 года, - он был еще жив и
удивлял меня своей поразительной зоркостью и почти непостижимой
наблюдательностью. У него и глаза были орлиные - круглые, широко
расставленные, серые, пронзительные, с очень маленькими острыми зрачками.
Прошлой зимой он, раненный на поле боя, обморозил себе обе ноги и
теперь очень страдал от малейшего холода, но и об этом я узнал только
впоследствии, после его смерти, со слов других разведчиков. Я вообще мало
знал о нем, даже имя его мне было неизвестно, хотя мы проводили вместе
добрых пятнадцать часов в сутки.
Это может показаться странным, но на войне такие вещи случаются
часто. Люди целиком поглощены своим трудом, а все остальное кажется
несущественным. О человеке ты знаешь мало, но зато самого человека ты
знаешь хорошо. В мирных условиях порой бывает наоборот.
Для того, чтобы понаблюдать ранним утром за противником, мы
отправлялись к переднему краю в кромешной темени предутренних часов. Что
может быть темнее фронтовой ночи в хорошо дисциплинированном кадровом
войске? Да там любую светящуюся гнилушку затопчут ногами, чтобы не
светила. Если курят, то в обшлаг бездонного рукава, если читают газету, то
в потаенной глубине трехнакатного блиндажа.
Вокруг - тихо и как будто безлюдно. Только иногда раздается негромкий
окрик часового да слышится посапывание автомашины, перебирающейся
вперевалку по горбатому лесному просеку, да ветер гоняется за кем-то в
кустах и, шурша, замирает вдалеке. Ничего не видно, хоть глаз выколи. Но
стоит нагнуться немного - и ты различаешь на фоне густой черноты еще более
темные очертания головы идущего впереди сержанта Аленушкина. Иди за ним
смело - он и во тьме видит. Он тебя не предаст, и не оставит тебя
раненого, и поделится с тобой табаком и хлебом - потому что он хороший
солдат и к тому же знает, что и ты обойдешься с ним так же. И сердце
наполняется нежностью к этому едва различимому в темноте светлому образу.
В этой нежности, почти ранящей твою душу, есть и нечто тщеславное - ибо ты
и себя считаешь не намного хуже его.
В одну из непроглядных мартовских ночей мы с Аленушкиным пришли в
траншею переднего края. Расспросив, по обыкновению, пехотинцев о том, что
случилось в течение ночи, мы закурили махорку в ожидании рассвета.
Было холодно, и Аленушкин, веро
