Казаков Юрий Павлович - На Полустанке
Юрий Казаков
НА ПОЛУСТАНКЕ
Была пасмурная холодная осень. Низкое бревенчатое здание небольшой станции
почернело от дождей. Второй день дул резкий северный ветер, свистел в
чердачном окне, гудел в станционном колоколе, сильно раскачивал голые сучья
берез.
У сломанной коновязи, низко свесив голову, расставив оплывшие ноги, стояла
лошадь. Ветер откидывал у ней хвост на сторону, шевелил гривой, сеном на
телеге, дергал за поводья. Но лошадь не поднимала головы и не открывала глаз:
должно быть, думала о чем-то тяжелом или дремала.
Возле телеги на чемодане сидел вихрастый рябой парень в кожаном пальто, с
грубым, тяжелым и плоским лицом. Он частыми затяжками курил душевую папиросу,
сплевывал, поглаживал подбородок красной короткопалой рукой, угрюмо смотрел в
землю.
Рядом с ним стояла девушка с припухшими глазами и выбившейся из-под платка
прядью волос. В лице ее, бледном и усталом, не было уже ни надежды, ни
желания; оно казалось холодным, равнодушным. И только в тоскующих темных
глазах ее притаилось что-то болезненно-невысказанное. Она терпеливо
переступала короткими ногами в грязных ботиках, старалась стать спиной к
ветру, не отрываясь смотрела на белое хрящеватое ухо парня.
Со слабым шорохом катились по перрону листья, собирались в кучи, шептались
тоскливо о чем-то своем, потом, разгоняемые ветром, снова крутились по сырой
земле, попадали в лужи и, прижавшись к воде, затихали. Кругом было сыро и
зябко...
- Вот она, жизнь-то, как повернулась, а? - заговорил вдруг парень и
усмехнулся одними губами.
- Телерь мое дело - порядок! Чего мне теперь в колхозе? Дом? Дом пускай
матери с сестрой достается, не жалко. Я в область явлюсь, сейчас мне тренера
дадут, опять же, квартиру... Штангисты-то у нас какие? На соревнованиях был,
видал: самолучшие еле на первый разряд идут. А я вон норму мастера жиманул
запросто! Чуешь?
- А я как же? - тихо спросила девушка.
- Ты-то? - Парень покосился на нее, кашлянул. - Говорено было. Дай
огляжусь - приеду. Мне сейчас некогда... Мне на рекорды давить надо. В Москву
еще поеду, я им там дам жизни. Мне вот одного жалко: не знал я этой механики
раньше. А то бы давно... Как они там живут? Тренируются... А у меня сила
нутряная, ты погоди маленько, я их там всех вместе поприжму. За границу ездить
буду, житуха начнется - дай бог! Н-да... А к тебе приеду... Я потом это...
напишу...
Вдали послышался слабый, неясный шум поезда; унылую тишину хмурого дня
прорезал тонкий тягучий гудок; дверь станции хлопнула, на перрон, прячась в
воротник шинели, вышел начальник станции с заспанным лицом, в красной фуражке
с темными пятнами мазута.
Он покосился на одиноких пассажиров, вытащил папиросу, помял ее в пальцах,
понюхал и, посмотрев на небо, спрятал в карман. Потом, зевнув, сипло спросил:
- Какой вагон?
Парень тяжело повернул голову на короткой толстой шее, посмотрел на новые
калоши начальника станции, полез за билетом. - Девятый. А что?
- Ну-ну... - пробормотал начальник и снова зевнул. - Девятый, говоришь?
Так... Девятый. А погода - сволочь. Ох-хо-хо...
Отвернулся и, обходя лужи, побрел к багажному отделению. Поезд показался
из-за леса, быстро приблизился, сбавляя ход, прокричал еще раз, устало и
тонко. Парень поднялся, бросил папиросу, посмотрел на девушку: та силилась
улыбнуться, но губы не слушались, тряслись.
- А ну, хватит! - проворчал парень, нагибаясь за чемоданом. Cлыхала?
Хватит, я говорю!
Они медленно пошли по перрону навстречу поезду. Девушка жадно заглядывала
парню в
