Катерли Нина - Коллекция Доктора Эмиля
Нина Катерли
Коллекция доктора Эмиля
1
Даже глаза открывать было тошно. Тусклый свет почему-то все время
трусливо моргающей лампочки падал на пыль в углу, как раз напротив дивана,
на котором он лежал вниз лицом; пыль эта сбилась комками, похожими на
мертвых мышей, а сбоку на окне жухлая занавеска съежилась, брезгливо
подобрав мятые края, точно противно ей было касаться грязного подоконника.
Лаптев застонал и уткнулся лицом в ковер. Запах от ковра был тоже
пыльным. Все это и пружина, выпирающая прямо в живот, раздражало, а больше
всего - нет, уже не раздражало, а злило ощущение собственной нелепости,
никчемности, неумения ничего организовать в своей жизни. Ничего! Ладно бы
еще просто не везет, так ведь эту его патологическую неудачливость
чувствовали другие и, конечно, шарахались, как от больного холерой.
Сегодняшний день - вовсе не исключение, и все-таки почему эта история с
докладом должна была произойти именно с ним? А с кем? Если не с ним, то с
кем? Не с Рыбаковым же!
Думать о докладе было невозможно: дергалось что-то внутри и даже
снаружи, в шее, и благоразумные мысли торопливо, гуськом перебегали на
другое. Лаптев лежал с закрытыми глазами на диване, а они, мысли, ползали,
как тараканы. Дотошно пересчитали они оторванные пуговицы на рубашках,
плохо отглаженных в прачечной, отметили беспорядок на полках, с
отвращением дотронулись до недавно засунутого в угол комка мокрых носков,
полюбовались на моль, которая исступленно жрала старый и уже не модный, но
единственный выходной костюм. Каждодневная одежда в лице только что
стащенного через голову и вывернутого наизнанку свитера висела на спинке
стула, перевив в узел рукава, будто ломала в отчаянии руки.
Дождь за окном шумел и плескал и хлюпал со вчерашнего вечера, от
которого Лаптева отделял длинный, отвратительный, как всегда неудачный
день.
Утром на совещании у начальника лаборатории при всех, а это особенно
"приятно", сказали, что ехать в Москву на конференцию Лаптеву не придется,
потому что доклад его, надо сказать со всей прямотой, оказался при
ближайшем рассмотрении малоинтересным, не содержащим сколько-нибудь
полезной информации и, по существу, представляет собой беспомощную
компиляцию из всем известных надоевших книг и статей. К тому же, не
обессудьте, плохо написан.
- Ученическая работа, - сказал начальник, - нельзя с таким... понимаете
ли... сочинением выйти на трибуну всесоюзной конференции. Нельзя.
Воспоминание о лицах сотрудников, на которых сперва расцвело
злорадство, а потом проступило удовлетворение: как же, все правильно, так
и должно быть, это же Лаптев! - заставило его еще крепче зажмуриться и
даже немного поскрипеть зубами. Но услужливые мысли, семеня тараканьими
лапками, уже спешили прочь, уводили Лаптева из института, на дождь, на
ветер, на автобусную остановку, где, раздраженно протоптавшись двадцать
минут, он принял решение идти пешком.
Ветер дул какой-то просто немыслимый, мокрый и плотный, как резина.
Шляпу приходилось все время придерживать рукой, мокрая пола старого плаща
шлепала по коленям. Проехавший вплотную к тротуару хлебный фургон взметнул
на Лаптева лужу, так что грязные потоки полились даже по лицу его. Он отер
лоб, для чего пришлось отпустить шляпу, и ветер тут же, изловчившись,
сорвал ее, подбросил, швырнул на тротуар и колесом покатил к глубокой
рыжей луже. Через секунду шляпа уже мирно плыла по грязной воде, а
растерянный Лаптев стоял, переминаясь, не знал, что делать, - ступить в
лужу значило
