Клима Иван - Рассказы
Иван Клима
Рассказы
Канатоходцы
Был пасмурный и ветреный июльский вечер, когда я на своем допотопном
велосипеде марки "Эска" подъехал к деревянной дачке Оты. Дачка стояла в
излучине реки, походившей в этих местах скорее на усмиренный ручей. Вода
плескалась о каменистые берега, тихонько шумела листва осин. Все вокруг дышало
такой безмятежностью и покоем, что вмиг вспомнились мои погибшие друзья.
Здесь, на земле, я слышу эти ласковые звуки, а друзья мои на веки вечные
объяты тишиной.
Так, верно, проявлялся мой опыт военного времени или склонность к
страдальчеству, свойственная моему возрасту: я никогда не мог целиком отдаться
удовольствию, радости или даже чувству усталости. Я будто непрестанно
осознавал взаимосвязь счастья и отчаяния, свободы и страха, жизни и гибели.
Меня не покидало чувство, какое, верно, испытывает канатоходец: как бы
самозабвенно я ни глядел вверх, под собой я всегда ощущал пропасть.
Канатоходцев я видел только раз в жизни. Через год после войны. Они
приехали на четырех цирковых фургонах и на свободном участке нашей улицы, где
тогда кончался город - дальше простирались лишь кладбища и военные учебные
плацы, - поставили три шеста. Один был такой высоченный, что у меня, когда я
смотрел на его верхушку, кружилась голова. Между двумя шестами пониже натянули
канат, под ним развесили сетку. На площадках, венчавших шесты, разложили
реквизит: разного вида колеса, двуногий столик и одноногий стул, зонтик, обруч
и длинные эквилибристские жерди.
Я с нетерпением ждал выступления и потому пришел одним из первых. Выбрал
местечко на утоптанной груде глины, откуда, казалось, будет видно лучше всего,
и, закинув голову, следил за тем, как вибрирует канат и из стороны в сторону
качается самый высокий шест. Вскоре загорелись рефлекторы и громкоговорители
стали хрипло изрыгать музыку. Ко мне тут же подошла девушка в сверкающем
голубом платье, с черными как смоль волосами и таким прекрасным лицом, что я
вмиг был сражен наповал. Девушка протянула мне копилку, я подал ей
десятикронку, и она, очаровательно улыбнувшись всем лицом и встряхнув головой
- диадема, приколотая к волосам, огненно запылала, - оторвала мне билетик.
Завороженный, я глядел, как она грациозно пробирается между зрителями, и чуть
было не забыл, ради чего пришел сюда и жду с таким нетерпением. Наконец
представление началось. Два рослых парня катались по канату, прыгали,
поворачивались, ловко обходя друг друга, жонглировали и даже крутили сальто,
но их трюки уже не настолько захватывали меня, чтобы забыть о девушке и не
пытаться отыскать ее взглядом среди зрителей. Но этого прелестного существа
уже нигде не было - я различал лишь множество лиц, обращенных кверху. Затем
оба парня покинули канат, снизу раздался барабанный бой, и я наконец увидел
ее, мою прекрасную комедиантку: уже в короткой серебряной юбочке и сверкающем
трико она взбиралась на самый высокий шест, под которым не было сетки; он
торчал, как исполинское острие, изготовившееся вонзиться в черное небо. И все
вокруг меня, тоже чуть запрокинув голову, не спускали глаз с серебряной
канатоходки, поднятой колдовским лучом света на самую верхушку шеста.
Там она остановилась, поклонилась, что-то прикрепила, к чему-то невидимому
протянула руки и, покинув единственную точку опоры под ногами, взметнулась в
воздух. Я вместе с остальными лишь шумно выдохнул, испугавшись, что вот-вот
последует страшное падение, но акробатка, вероятно, держалась за канат или
трапецию, причем нас
