Климонтович Николай - Конец Арбата
Н. Климонтович
Конец Арбата
Недели две я здесь не был. Не заходил с Никитского бульвара в
зассанную приземистую, будто горбатую, арку, не попадал в вонючий от всегда
не убранного мусора, пропахший помоями темный дворик-колодец, не шел
наискось к неприметной кривой дверце в углу, ведущей в знакомый облупленный
подъезд - с тыла, не поднимался на пролет по щербатым каменным ступеням и
не спускался на пролет с тем, чтобы выйти к Кисловским переулкам уже через
парадное. Нырял я в этот проходняк без особой нужды, срезая-то всего
полторы сотни метров, когда б пришлось обходить дом по краю площади, всё
лишь из сладкого чувства причастности, ведь хитрый этот путь мог знать
только старожил...
Да-да, не больше двух недель. И - задохнулся: всегда казавшийся мне
очень большим дом, поставленный задолго до революции, задом приткнутый к
другому такому же, а фасадом глядевший на Арбатскую площадь, - дом исчез
как отрезали. Исчез целиком, без следа и остатка, и на его месте оказалась
ровная и на удивление небольшая уже заасфальтированная площадка, на которой
теперь парковали автомобили. А ведь это был исторический дом, некогда
возведенный на участке князей Шаховских; в разные годы здесь жили советский
драматург Афиногенов, Михаил Чехов, директор Консерватории Сафонов, в
подвале располагалось Общество слепых, в первом этаже - Коммерческий суд,
на других - меблированные комнаты, а угол с бульваром занимала
кухмистерская "Русское хлебосольство", принадлежавшая, понятное дело,
некоей Берте Ауэр; при большевиках дом превратился в скопище кромешных
коммуналок, а над его фасадом гордо засияла реклама Госстраха... Дома не
стало. Ясно было, что градоначальство готовится к одному из своих
торопливых топорных празднеств, и дом отчего-то помешал ему, портил вид,
что ли. Но то, что для чиновников было лишь обветшалым расселенным жилищным
фондом, для меня оставалось полно жизни, пусть и прошедшей. Увидев вдруг
это осиротелое место, я испытал чувство, будто занес ногу над провалом, над
обрывом времени. Как просто и вмиг, оказывается, исчезают не только любимые
вещи и любимые люди, но целые маленькие миры, в которых варились и
плавились судьбы родов и семейств. Теперь мне оставалось лишь каяться,
отчего ж, совершая время от времени из несколько механической ностальгии
маленькое путешествие сквозь этот двор, я едва поднимал глаза к знакомым
окнам, не задерживаясь на своем бестолковом бегу, не подышав напоследок
давними знакомыми запахами. Спохватываемся лишь когда теряем...
1.
Впервые меня привел в этот дом отец, прихватил в гости - он всегда был
любитель навещать родственников. Благо идти было от Грецевец до Арбатской -
шаг. Здесь в коммуналке в одной большой комнате на шестерых ютилось
родственное нам семейство Щикачевых - случайно выпавшая из костра советской
истории веточка. Родственное дальне - мой отец приходился по женской линии
внучатым племянником Кириллу Щикачеву, главе семьи, то есть троюродным
братом Шурке, младшему сыну Кирилла, а тот мне в свою очередь -
четвероюродным дядюшкой, хоть и был всего двумя с половиной годами меня
старше.
Семейство было колоритно. Главой рода был никак не Кирилл, но его
мать, барственная старуха, сиднем сидевшая в дальнем углу комнаты на
расплывшемся диване и никогда ничем не занимавшаяся, если не считать,
конечно, чтения писем Тютчева и раскладывания "могилы Наполеона", хоть
вовсе не была столь немощна, чтобы, скажем, не помыть посуду. Не узнал во
время какой фамилии она принад
