Кнорре Федор - Озерки
Федор Федорович Кнорре
Озерки
По вечерам под ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух.
Вдали, над пылью переулочной,
Над скукой загородных дач,
Чуть золотится крендель булочной,
И раздается детский плач.
И каждый вечер, за шлагбаумами,
Заламывая котелки,
Среди капав гуляют с дамами
Испытанные остряки.
Над озером скрипят уключины,
И раздается женский визг,
А в небе, ко всему приученный,
Бессмысленно кривится диск...
А.Блок. 1906. Озерки.
В самый день своего возвращения в Петербург Верочка, провинциальная
вторая инженю, вечером уже сидела в дешевых местах партера императорского
Александринского театра и смотрела со смешанным чувством зависти и насмешки
на артистов, на пышную сцену и роскошные декорации, так непохожие на бедный
Новочеркасский театр, где она только что окончила первый сезон в своей
жизни и не получила приглашения остаться на следующий.
На сцене в свете луны возвышалась увитая диким виноградом башня, за
которой громоздились горы со снеговыми вершинами и каменистыми уступами,
скалами, ущельями и падающими с крутизны горными потоками.
- Что вам нужно, граф? - трагически отпрянув, воскликнула актриса и
дрожащей рукой оперлась о дикий камень, чтоб устоять на ногах.
- Двух-трех минут с вами наедине! - тяжело дыша, сказал граф и сделал
такое движение, будто ему воротничок стал тесен на четыре номера.
- Завтра!
- Нет, сейчас!
- Завтра, говорю я вам! Пустите меня!
- Людмила! Перейдя за этот порог, вы услышите выстрел. Дайте мне
только высказать вам все, что целых два года жжет и душит меня, и я найду
средство навсегда уйти с вашей дороги, не смущая вашего покоя видом смерти.
Людмила! Уедем со мной. Прости мне все.
Он опять занялся борьбой со своим воротничком.
Актеры говорили звучными, вибрирующими голосами где-то в глубине души
вполне спокойных, даже равнодушных людей, ни на минуту не забывающих о
публике. Зрительный зал потихоньку шелестел, сдержанно покашливал. Было
довольно много незанятых кресел, и от них веяло холодком. Внезапное легкое
оживление пробежало по рядам; все подняли глаза: из окошка башни высунулся
упитанный господин в пушистых бакенбардах, сделал круглые глаза и показал
мимикой, что он злорадно и мстительно, с весьма дурными намерениями
подслушивает объяснение графа с Людмилой.
- Еще одно "ты" - и я уйду. Слышите?.. Здесь вы не на балу, не в
будуаре ваших великосветских любовниц. Я честная жена честного солдата!
- Это беспощадно!
- А подумали ли вы, каким похоронным звоном был для меня благовест
моей свадьбы, что я пережила, отдавая себя не тому, кто был царем, богом
моим!..
- Я обезумел! Я думал рассеять свою тоску в опасностях, в разгульных
пирах, в бешеной игре своей головой!..
Граф стукнулся коленом об пол, так называемо падая к ее ногам, и
зарыдал густым лающим басом:
- Я молюсь на тебя! Я наказан!
- Ты губишь меня... Ты губишь меня... Прощайте, ни слова больше... Я
выберу сама между грехом и мученьем!
Тактично попридержав рыдания, чтоб не заглушать голос партнерши, граф,
не трогаясь с места, протянул руки вслед Людмиле, которая удалялась
скорбными, порывистыми, падающими шагами, точно каждый раз спотыкаясь о
порог.
Оставшись один, граф успел еще отрывисто прорыдать пять или шесть раз,
прежде чем закрылся занавес и в зале зажегся свет.
Просиявший граф, обманутая им Людмила, злостно подслушивавший с
предательской целью господин с бакенбардами, дружно взявшись за руки, как в
хороводе, вышли пер
