Козаченко Василий Павлович - Белое Пятно
Василий Павлович КОЗАЧЕНКО
БЕЛОЕ ПЯТНО
Степ охрестять блискавками...
Микола Чернявський
Перевод И. КАРАБУТЕНКО
КАПИТАН САПОЖНИКОВ
Нac было семеро.
Самому старшему, мне, в то время исполнилось уже двадцать шесть. Самой
младшей, Насте - семнадцать.
Я, Александр Сапожников (или Сашко Чеботаренко), - командир в чине
капитана.
Двадцатитрехлетний лейтенант Парфен Замковой - комиссар.
Двадцатипятилетний старший лейтенант Семен Лутаков - начальник штаба.
Двадцатилетний старшина Левко Невкыпилый - начальник разведки.
Рядовые Петро Гаркуша и Павле Галка (которых мы экономии ради называли
просто "святые"), оба девятнадцатилетние, - минеры-подрывники.
Настя Невенчанная, конопатая хрупкая девчонка, - радистка в чине
ефрейтора.
А все вместе составляли мы организационно-партизанскую десантную
группу, которая была выброшена с парашютами на временно оккупированную
территорию во вражеский тыл примерно в двухстах пятидесяти километрах от
линии фронта.
Командировал нас туда в начале августа сорок третьего года отдел
партизанского движения штаба одного из Украинских фронтов для
осуществления диверсионных акций на коммуникациях врага и ведения разведки.
Я один из всей группы направлялся во вражеский тыл уже в третий раз.
Все остальные - в первый...
Двадцать пять лет незаметно пролетели с того времени. Давно распрощался
я со своей военной профессией, и военкомат перевел меня в запас второй
очереди. Работаю главным агрономом совхоза. Есть у меня двадцатилетняя
дочь - студентка университета. Мои же годы неуклонно и неумолимо, хотя
опять-таки как-то словно бы и незаметно, приближаются к пенсионным. Все
чаще, как говорится, дают о себе знать к погоде старые раны.
Вечером не сразу приходит сон. Подолгу лежу я с открытыми глазами в
темноте и все чаще вспоминаю те времена, всех своих тогдашних товарищей и
ту короткую августовскую ночь. Чаще всего представляю себе тогдашнюю
Настю, Петра и Павла, Яринку Калиновскую, и не раз и не два от этих мыслей
и воспоминаний становится мне понастоящему... страшно.
Тогда, хорошо помню, никакой страх меня не брал.
Привык к опасностям, втянулся. А вот теперь, через двадцать пять лет,
когда мысленно ставлю я на место семнадцатилетней Насти или
девятнадцатилетней Калиновской двадцатилетнюю Яринку, родную дочь...
Ставлю и спрашиваю себя: а вот если бы сейчас, сегодня, возникла такая
необходимость, приказал бы ты Яринке идти на службу к гитлеровскому
коменданту или средь ночи выброситься с парашютом на оккупированную врагом
территорию? Спрашиваю и... не решаюсь ответить себе даже мысленно, ощущая,
как мороз проходит по коже... Почему же? Неужели потому лишь, что Яринка -
родная дочь, а Настя или Калинсвская - чужие? Но нет ведь!
Все мое существо протестует против этой страшной и позорной мысли...
Уже тогда Настя была для меня, может быть, роднее всех на свете! Да и
другие... Все они - и Яринка Калиновская, и Петро с Павлом, и Парфен с
Левком... Значит, все это - и настроения, и чувства, и мысли, - наверное,
от старости! А страх... Страх - от более глубокого осознания естественной
для пожилого человека, простой и потому такой действительно страшной
сегодня мысли: ну в самом деле, как можно было сбрасывать с самолета в тот
кровавый ад, в пекло, в то звериное логово беззащитную, хрупкую
семнадцатилетнюю девчонку, в сущности еще ребенка! Но ведь и сегодня я не
отважусь поставить на место Насти родную дочь, потому что Яринка совсем,
ну совсем ведь девочка... Дитя, да и только. Стоит л
