Коковин Евгений - Бронзовый Капитан
Евгений Степанович КОКОВИН
БРОНЗОВЫЙ КАПИТАН
Старый художник писал на холсте маслом. Он был очень стар и быстро
уставал. Тогда он отходил от мольберта и присаживался на шаткий складной
табурет с брезентовым сиденьем.
За спиной старика, чуть в стороне, лежала Северная Двина, величественная и
безмолвная.
Бронзовый великан - два метра и четыре сантиметра - смотрел на реку,
вдаль, поверх старика. В жизни Пётр Первый тоже был высокий, тоже два
метра и четыре сантиметра. Сейчас Пётр в треуголке и мундире офицера
Преображенского полка, с тростью, шпагой и подзорной трубой, должно быть,
думал о море, о мощнорангоутных кораблях, о дальних плаваниях и о своём
большом портовом городе.
Ему не было дела до того, что творил художник. А художник писал его,
памятник капитану России восемнадцатого века. Он писал из благодарности не
самому Петру, а из благодарности памятнику.
Художник приехал в Архангельск издалека, из Прибалтики. Он приехал, чтобы
побывать на могиле своего любимого брата.
В кармане у художника лежало письмо, пожелтевшее, более чем
пятидесятилетней давности.
В девятьсот шестнадцатом году вместе с другими рижскими портовыми рабочими
его брат Ян приехал в Архангельск. Когда англичане и американцы захватили
русский Север, коммунист Ян остался в городе, в подполье. Но его выследили
и арестовали.
Письмо было из тюрьмы.
"Не знаю, дойдёт ли это письмо до тебя. Я сижу в архангельской тюрьме и
ожидаю, что подготовила мне судьба. А сладкого она мне не приготовит.
Ходят слухи, что некоторых из наших отправят в индийские колонии, иначе
говоря, в рабство. Мне это не угрожает. Каждый день из нашей камеры уводят
товарищей. Мы знаем - они живут последние часы, последние минуты. Это же
ждёт и меня. Одних из камеры уводят на смерть, других приводят. Камера
большая, но нас много, и спать приходится прямо на каменном полу. Эти
несколько листочков бумаги мне дал один товарищ по нашему общему
несчастью. Ему разрешили передачу. Меня арестовали дома, а когда вели в
тюрьму, я бежал. В меня стреляли и ранили. Было темно, и меня не нашли. Я
укрылся в кустах у памятника. Как я потом узнал, это был памятник русскому
царю Петру Великому. Думая об этом, даже при моей горькой доле, я
усмехаюсь: меня, коммуниста, прикрыл от преследователей, спас царь. У
памятника меня подобрали местные женщины. Их было две - сестры. Они
тихонько довели меня до своего дома. Эти женщины перевязали мою рану,
накормили, выходили меня. Они очень рисковали. Я прожил у них почти
полгода, пока окончательно не выздоровел. И не скрою от тебя, я полюбил
одну из них - Елену. И она любила меня, эта простая, но замечательная
девушка, необычайно скромная и самоотверженная северянка. Но нашёлся
предатель - сосед моих спасительниц. И вот я в тюрьме. За принадлежность к
партии коммунистов и за побег хорошего мне ожидать нечего. Не хочется
умирать, но, поверь, смерти я не боюсь. Может быть, мне удастся передать
это письмо на волю. Только не уверен, дойдет ли когда-нибудь оно до тебя.
Но вот за мной пришли... Прости, прощай..."
Подписи под письмом не было. Но художник хорошо знал почерк брата.
Хотя Елене свидание с Яном не разрешили, письмо ей передали, когда
интервенты были изгнаны из Архангельска. Пересылать его брату Яна в те
времена было бессмысленно: в Латвии свирепствовали белогвардейцы.
Елена тоже прожила недолго. Потрясённая гибелью любимого, ослабевшая, при
первой простуде она заболела воспалением лёгких и умерла на рассвете
бледного июньского
