Кондратьев Василий - Сказка С Западного Окна
Василий КОНДРАТЬЕВ
СКАЗКА С ЗАПАДНОГО ОКНА
При запутанных обстоятельствах девяносто первого года,
когда сама надежда, кажется, оставлена "до выяснения
обстоятельств" (тех самых, которые редактор у Честертона
записал поверх зачеркнутого слова "господь"), нет ничего
лучше рождественской истории на американский лад. Не потому,
конечно, что из пристрастия ко всяческому плюрализму и
соединенным штатам мы скоро, наверно, запутаемся в точном
числе праздника Рождества. Просто история, связанная с
Романом Петровичем Тыртовым, петербуржцем, столетие рождения
которого скоро будут повсеместно отмечать в Америке, и в
Европе, составляет саму сказку мечты, процветания и звездного
блеска, легенду, которой мы любим предаваться, полеживая у
окна на западную сторону. Нам не хочется верить в сказки, но
воспоминания и сохранившиеся иллюстрации можно, ничего не
выдумывая, перемешать так, чтобы вышел примерный калейдоскоп.
История начинается в Петербурге, в четвертом доме по
Зоологическому переулку, недалеко от крепости. Впрочем, по
адресной книге спустя почти вечность трудно сразу найти то,
что нужно: Тыртовы были известной фамилией военных и моряков,
среди них были и генералы, и адмиралы, как отец Романа
Петровича. Мальчик рос в имперской столице, ее роскошество,
вольные летние месяцы в усадьбе, тихие прогулки по богатым
коллекциям Эрмитажа, мама, дама того самого типа, который
парижские художники начала века прославляли как "Les
Elegantes", любившая во всем вкус и моду, все развивало в нем
легкий, мечтательный нрав, приглашающий к таким путешествиям,
которые начинаются как со страниц видовых альбомов из
отцовской библиотеки, картин Сиама, Индии и Персии (говорят,
что персидские сады дали само название "парадиза"), так и
журналов мод с их светским, неудаленным блеском, фантазией
очевидной, сочетающей красоту, волю и, разумеется, успех.
Больше всего этот мальчик любил рисовать, он и буквы выучился
рисовать, как картинки, такие же, которые рассматривал в
своих любимых маминых журналах, где авторства в те времена не
чуждались ни Бакст, ни Кузмин. Возможно, для него все
началось тогда, когда он шести лет нарисовал платье, которое,
как это было ни чудно, захотела и сшила себе мама. Когда
мальчик подрос, он стал ходить слушателем к Репину, а рисунки
посылал в "Дамский Мир". Этот журнал так охотно печатал его
модели и фантазии, что дальнейший путь юноши определился.
Вступив на этот путь, он был вынужден отказаться от своей
осененной боевыми знаменами фамилии ради нового nom de
guerre, которым к девятьсот двенадцатому году стало "Р.Т.",
Эрте. В столетие Бородинской битвы г-н Ромэн де Тиртофф
оказался в Париже, рекомендованный как корреспондент
петербургского "Дамского Мира", с запасом рисунков, моделей и
всяческих намерений.
И все это оказалось в корзинке для бумаг, а его
выгнала из своей маленькой мастерской мод мадемуазель,
которой надоел изнеженный юноша-студент, не имеющий - да,
мсье! - никакого таланта не только кутюрье, но даже и
художника. Ромэн очень вежливо попросил разрешения забрать
эти, вероятно ненужные, бумажки, вынул их из мусора и вышел.
На улице, как ему показалось, шел снег, падавший
обрывками любовного письма из рук девушки, плачущей над
замерзшей статуей амура. Это называется "Конец одной
идиллии", и не снег, а белые печальные цветы осыпаются с
дерева на девушку, струятся ее слезами в ручей. Не дерево,
зонтик. К тому же солнце так ярко, что эта белая вьюга в
зеленом парке - только пух,
