Библиотека в кармане -русские авторы

         

Кондратьев Василий - Зелёный Монокль


Василий КОНДРАТЬЕВ
ЗЕЛЕНЫЙ МОНОКЛЬ
Фейдт и Рихтер улыбнулись,
Двери тихо повернулись...
М.Кузмин
Известно, что весну на Невском проспекте обозначает
Володя Захаров, его легкое пальто как зеленая гвоздика в
петлице Аничкова моста. Я сейчас скажу непонятно, но
представьте себе: его пальто для меня тот монокль, в который
видны, весь Изумрудный Город, совсем прозрачные, насекомые
явления. В элегантности, скрадывающей как стеклянная бумага
новизну вещей, есть такой невнятный и мистический смысл. В
мире предметов, изысканных вкусом и воображением, реальность
необыкновенная: мы потому любим старину, а еще больше ее
подделки, что все черты, швы и узоры кажутся поизносившимися
до своего понятия. В общем, парвеню, одевшийся с иголочки по
журналу, не интересен. Напротив, впечатление вещи "из вторых
рук" срабатывает как магический кристалл, показывающий и
далекое нечаянное родство и самые странные метемпсихозы. Я не
удивлюсь, если в рисунке пятен, оставшихся от росписей кабаре
"Бродячая собака", вдруг узнаю молодого человека с зеленым
цветком в петлице, вылитого моего приятеля. Потому что
вечная, во все времена встречающаяся порода дэнди, лунарных
кавалеров-курильщиков, сообщает вкусы, привычки и даже черты
лица.
Эти любимчики, блуждающие по вечерам огоньки на
проспектах, раздробленные отражения сияющего над городом
бледного зеленоглазого бога; индусы зовут его Сома и верят,
что он дает поэтам вдохновение, солдатам твердость и
подсказывает гадалкам. Маги учили, чтобы разглядеть его лицо,
как в зеркале, нужно "вернуть себе полное тело", т.е.
выкурить в полнолуние папиросу. Однако это лицо спящего,
потому что ведущий тебя взгляд видеть нельзя.
Итак, зеленый взгляд можно принять скорее как
поэтическое, чем портретное указание. И правда, Одоевский
пишет, что "преломление зеленого луча соединено с
наркотическим действием на наши нервы и обратно", а дальше,
что "в микроскоп нарочно употребляют зеленоватые стекла для
рассматривания прозрачных насекомых: их формы оттого делаются
явственнее". Но что меня поразило, так это тонированный
зеленым монокль: я очень хорошо помню, как в детстве заметил
такой за витриной в антикварной лавке.
Этот, можно сказать, окуляр теперь редкость, которую я
поэтому понимаю почти символически: особенно то, как он
выпадает у актеров, изображая вопиющий взгляд, дает намек
эстетический, двусмысленный. Недаром его обожали сюрреалисты,
выступавшие при своих моноклях, как мастера часового завода.
Однако передо мной была не идея, а подлинник, даже с ушком
для шнура, а рядом на футляре ясно читался "Карл Цейсс". Так
что жестокая, слегка порочная пристальность монокля осталась
в памяти вроде какого-то немецкого дежа вю.
Я не читал, к сожалению, рассказа Кузмина "Берлинский
чародей" и только подозреваю, какую легенду мог повстречать
автор "Римских чудес" среди темных бульваров, дансингов,
нахтлокалей, русских кабаре, теософских и литературных
кругов. Самые диковинные образчики человеческой прихоти были
собраны здесь с немецкой дотошностью, и каждый блуждающий в
поисках своего "сокрытого" мог подобрать его под фонарем
где-нибудь в дебрях берлинских закоулков и перлью. А там же,
куда ни одного пророка не пускали без карточки, на
гала-презентациях последних истин целые братства свободного
духа бились в джазовых дебатах, сатанисты танцевали с
кармелитками, гости вкушали салаты из мандрагоры и тушеных
капитолийских гусей в яблоках Евы под Каннское вино, Лакримэ
Кристи, иные баснос





Содержание раздела