Кондратьев Вячеслав Леонидович - Отпуск По Ранению
Вячеслав Леонидович Кондратьев
(1920-1993)
ОТПУСК ПО РАНЕНИЮ
Повесть
Когда Володька-лейтенант вскарабкался на заднюю площадку трамвая, все
шарахнулись от него в сторону, и он, поняв причину этого, сразу же озлился и
настроился против публики.
Правда, какая-то женщина поднялась, уступая ему место.
- Садитесь, товарищ военный... - Но он глянул на нее такими мертвыми
глазами, что она, вздрогнув, пробормотала: - Господи, а такой молоденький...
Нечасто видели в Москве вот таких - прямо с передовой, обработанных и
измочаленных войной, в простреленных, окровавленных ватниках, в прожженных,
заляпанных двухмесячной грязью сапогах... И на Володьку смотрели. Смотрели с
сочувствием. У некоторых пожилых женщин появились слезы, но это раздражало его
- ну чего вылупились? Не с тещиных блинов еду. Небось думаете, что война - это
то, что вам в кино показывали... Особенно раздражали его мужчины - побритые и
при галстучках.
Когда он сел на уступленное ему место, соседи заметно отодвинулись от
него, и это добавило раздражения - видите ли, грязный он больно... Так и
сидел, покусывая губы и не глядя на людей, пока не почувствовал себя так
неудобно - разве таким он мечтал вернуться в Москву, - что, рванув борт
ватника, приоткрыл висевшую на гимнастерке новехонькую медаль "За отвагу" -
нате, глядите! А то грязь и кровь приметили, а на награду ноль внимания! И,
быстро встав, прошел на площадку, толкнув не совсем случайно хорошо одетого
мужчину с портфелем и при галстуке.
Уткнувшись в окно, он глядел, как проплывают мимо знакомые московские
улицы, но все еще не мог представить реально, что это московские улицы, что он
живой и едет домой....
И только тогда, когда трамвай остановился почти у самого его дома, что-то
дрогнуло в душе. Значит, это правда! Он дома! И все позади...
Он вылез из трамвая, но не побежал, шалея от счастья, а, наоборот, даже
приостановился, приглядываясь к родной уличке, и, лишь увидав свой дом - целый
и невредимый, лишь больше прежнего обшарпанный, с грязными, видать, давно не
мытыми окнами, с выпавшими кое-где глазурованными кирпичиками у подъезда, - он
вздохнул, выдохнул и ощутил, что с этим выдохом уходит из души то неимоверное,
предельное напряжение, в котором жил он те страшные, ржевские месяцы.
Не то всхлипнув, не то застонав, он побежал. И на третьем этаже, около
двери своей квартиры, стоял не тот отчаянный, шальной лейтенант Володька,
пехотный ротный, поднимавший людей в атаку, выпученных, бешеных глаз которого
боялись не только обычные бойцы, и даже
присланные к нему в роту урки с десятилетними сроками, а стоял намученный,
издерганный донельзя мальчишка, для которого все пережитое подо Ржевом было
непосильно трудно, как ни превозмогал он себя там, как ни храбрился...
* * *
- Господи, что с тобой сделали! - услышал он откуда-то издалека голос
матери, а на своем жестком, неделю не бритом лице ощутил ее слезы. - Ты живой!
Живой! - бормотала она, не обнимая, а ощупывая его всего, словно стараясь
убедиться, что это он, ее сын.
- Живой, мама... Только очень грязный, - наконец-то нашел силы ответить
Володька и тихонько отстранился от матери, когда почувствовал ее пальцы на том
месте своего ватника, где были зажухлые пятна крови.
Он отступил от матери и начал снимать его.
- Я помогу тебе, - заспешила она.
- Нет, нет... Я сам... - И стал стаскивать ватник, освободив руку от
косынки. - Куда бы его деть?
- Я отнесу в чулан. - Мать протянула руки.
- Я сам, мама, - выдернул он ватник у нее
