Кондратьев Вячеслав Леонидович - Встречи На Сретенке
Вячеслав Леонидович Кондратьев
ВСТРЕЧИ НА СРЕТЕНКЕ
Повесть
Володька шел по Сретенке, по главной своей улице... Если считать по
нумерации домов, то начиналась она от Сретенских ворот, но для Володьки - от
Колхозной, бывшей Сухаревской площади, где когда-то, впрочем не так давно,
возвышалась знаменитая Сухаревская башня. Слева на углу магазин одежды, до
революции Миляева и Карташева, до сих нор так и называемый москвичами
"миляй-карташев". За ним шел магазин спорттоваров, потом молочный. Напротив,
на правой стороне улицы - большой гастроном, бывший торгсин, затем столовая,
банк, а пройдя мимо Большого Сухаревского переулка, кинотеатр "Уран". Чуть
наискосок от него Селиверстов переулок, где был небольшой, но уютный пивной
бар... Вообще вся Сретенка полна была магазинов, больших и маленьких, многие
из которых сейчас закрыты. На углу Малого Головина переулка в сороковом году
построили новую школу, куда влилась старая Володькина с 1-й Мещанской. Дальше,
ближе к Сретенским воротам, букинистический магазин, часто посещаемый
Володькой в довоенные времена, ну, а еще дальше, в Колокольном переулке,
Дзержинский райвоенкомат, учреждение, памятное и важное для всех ребят их
района.
На Сретенке и в ее переулках жили многие Володькины одноклассники и
однополчане по Дальнему Востоку. Поэтому он, как и в отпускные дни сорок
второго года, шел по родной улице, приглядываясь к прохожим в смутной надежде
кого-нибудь встретить. Шел к бульварному кольцу, чтобы сесть на "аннушку" и
добраться до госпиталя, где лежал сейчас его школьный товарищ и
тезка Вовка Деев. Это было на второй день его возвращения в Москву из
ивановского госпиталя - 27 мая сорок пятого года...
- Как ты думаешь, сколько народу угрохано в войну? - спросил Володька,
после того как поговорили они с Деевым о разных житейских мелочах.
- Миллионов пять... шесть, наверное... - не сразу, а подумав, ответил тот.
- Да, не меньше... - вздохнул Володька.
Они сидели на скамейке в госпитальном садике... По дорожкам гуляли
выздоравливающие, многие на костылях. У Деева тоже костыли, прислоненные
сейчас к скамейке...
- Я же, дурак, отсрочку имел... Когда война началась, перешел уже на
четвертый, - сказал Деев, поступивший в архитектурный с первого захода в
тридцать восьмом. - Но как же, все в военкомат - на фронт хотим, ну и я тоже.
В пехотное училище попал. Досталось. Характер мой знаешь, подчиняться терпеть
не могу. За шесть месяцев четыре раза на "губу" гремел. Два - на "строгую". А
там, известно, хлебец и водица, выйдешь - без ветра шатает... Кстати,
Володька, твоя мать здорово меня своими письмами поддержала, да и посылки
присылала. Поблагодари ее. Как выпишусь, зайду, конечно.
Володька покуривал и слушал Деева, прозванного в школе "кобылой" за
длинное лицо и крупные зубы, которые часто скалил в смехе, тоже напоминавшем
лошадиное ржание. А ржал он часто, подковыривая ребят и давая им
разнообразные, не всегда остроумные, но всегда обидные клички, за что его не
очень-то любили. Подковыривал он и Володьку, несмотря на дружбу, одну парту и
шахматные матч-турниры, но тот особого внимания на это не обращал - такой уж у
Деева характер, черт с ним...
- Знаешь, сколько раз они мне ногу резали? - продолжал Деев. - Четыре
раза! Ранило меня в ступню, я и не переживал поначалу, думал, отваляюсь
месяцок, и все. Но попал к бабе-хирургу, бывшему гинекологу, ну она, стервь,
как следует операцию не сделала, и началась гангрена... Вот видишь. - задрал
он пустую штанину,
