Куприн Александр - Блондель
Александр Куприн
Блондель
На берегу Невы мы сидим в легком, качающемся поплавке-ресторанчике и
едим раков в ожидании скромного ужина. Десять с половиной часов вечера, но
еще совсем светло. Стоят длительные, томные, бессонные белые ночи - слава
и мука Петербурга.
Нас - пятеро: клоун из цирка Чинизелли, Танти Джеретти с женой
Эрнестиной Эрнестовной; клоун Джиакомо Чирени (попросту Жакомино) из цирка
"Модерн"; ваш покорный слуга и гастролировавший за прошедший сезон в обоих
цирках укротитель диких зверей Леон Гурвич, чистокровный и чистопородный
еврей, единственный в своем племени, кто после пророка Даниила занимается
этой редкой, тяжелой и опасной профессией.
Свидание наше лишено обычного непринужденного веселья. Оно прощальное
перед скорой разлукой. Постоянные большие цирки с началом лета прекращают
обыкновенную работу, перестающую в эту пору давать необходимый доход.
Половина публики разъехалась на дачи и за границу, другая половина
развлекается на свежем воздухе в различных кабаре и мюзик-холлах. Артисты
до начала осени остаются в положении свободных птичек небесных. Те из них,
кому случай, талант или удача успели сковать прочные, громадные имена,
заранее уже запаслись на летний сезон ангажементами в богатые губернские
города, издавна славящиеся любовью и привязанностью к цирковому искусству.
Мелкая рыбешка и униформа пристают к бродячим маленьким циркам - шапито,
пользующимся старой доброй репутацией, и проводят трудовое лето под
парусиновым навесом, обходя городишки и местечки.
Правда, работая под шапито, трудно приобрести известность, но хорошо
уже и то, что в течение трех месяцев тело, мускулы, нервы и чувство темпа
не отстают от манежной тренировки. Недаром же цирковая мудрость гласит:
"Упражнение - отец и мать успеха".
Говорит Гурвич, укротитель зверей. Речь его, как всегда, тиха,
однообразна и монотонна. Между словами и между предложениями - очень
веские паузы. Его редкие жесты - наливает ли он себе в стакан из бутылки
пиво, закуривает ли он папиросу, передает ли соседу блюдо, указывает ли
пальцем на многоводную Неву - спокойны, ритмичны, медленны и
обдуманно-осторожны, как, впрочем, и у всех первоклассных укротителей,
которых сама профессия приучает навсегда быть поддельно-равнодушным и как
бы притворно-сонным. Странно: его неторопливый голос как-то гармонично
сливается с ропотом и плеском прибрежных холодных волн.
Лицу его абсолютно чуждо хотя бы самое малое подобие мимики. Оно, как
камень, не имеет выражения: работа съела его. Со всегдашним мертвым,
восковым, мраморным лицом и с тем же холодным спокойствием он входит в
клетку со зверями, защелкивая за собою одну за другой внутренние железные
задвижки.
Он очень редко употребляет в работе шамбарьеры, пистолетные выстрелы,
бенгальские огни, и устрашающие крики, и всю другую шумливую бутафорию,
столь любимую плебейским граденом, расточителем аплодисментов.
Гагенбек-старший называл его лучшим из современных укротителей, а старший
в униформе парижского цирка, престарелый мосье Лионель, говорил о нем, как
об артисте, весьма похожем на покойного великого Блонделя.
- На ваш вопрос, мадам Эрнестин, - сказал Гурвич, - мне очень трудно
ответить. Боимся ли мы зверей? Тут все дело в индивидуальности, в
характерах, в привычке и навыке, в опытности, в любви к делу и, конечно,
уже в психологии зверя, с которым работаешь... Главное же все-таки наличие
дара и его размеры, - это уж от бога. Возьмите, например, великого,
незабвенного и никем не
