Куприн Александр - Листригоны
Александр Куприн
Листригоны
1. ТИШИНА
В конце октября или в начале ноября Балаклава - этот оригинальнейший
уголок пестрой русской империи - начинает жить своеобразной жизнью. Дни
еще теплы и по-осеннему ласковы, но по ночам стоят холода, и земля гулко
звенит под ногами. Последние курортные гости потянулись в Севастополь со
своими узлами, чемоданами, корзинами, баулами, золотушными детьми и
декадентскими девицами. Как воспоминание о гостях, остались только
виноградные ошкурки, которые, в видах своего драгоценного здоровья,
разбросали больные повсюду - на набережной и по узким улицам - в противном
изобилии, да еще тот бумажный сор в виде окурков, клочков писем и газет,
что всегда остается после дачников.
И сразу в Балаклаве становится просторно, свежо, уютно и по-домашнему
деловито, точно в комнатах после отъезда нашумевших, накуривших,
насоривших непрошеных гостей. Выползает на улицу исконное, древнегреческое
население, до сих пор прятавшееся по каким-то щелям и задним каморкам.
На набережной, поперек ее, во всю ширину, расстилаются сети. На грубых
камнях мостовой они кажутся нежными и тонкими, как паутина, а рыбаки
ползают по ним на четвереньках, подобно большим черным паукам, сплетающим
разорванную воздушную западню. Другие сучат бечевку на белугу и на камбалу
и для этого с серьезным, деловитым видом бегают взад и вперед по мостовой
с веревкой через плечи, беспрерывно суча перед собой клубок ниток.
Атаманы баркасов оттачивают белужьи крючки - иступившиеся медные
крючки, на которые, по рыбачьему поверью, рыба идет гораздо охотнее, чем
на современные, английские, стальные. На той стороне залива конопатят,
смолят и красят лодки, перевернутые вверх килем.
У каменных колодцев, где беспрерывно тонкой струйкой бежит и лепечет
вода, подолгу, часами, судачат о своих маленьких хозяйских делах худые,
темнолицые, большеглазые, длинноносые гречанки, так странно и трогательно
похожие на изображение богородицы на старинных византийских иконах.
И все это совершается неторопливо, по-домашнему, по-соседски, с
вековечной привычной ловкостью и красотой, под нежарким осенним солнцем на
берегах синего, веселого залива, под ясным осенним небом, которое спокойно
лежит над развалиной покатых плешивых гор, окаймляющих залив.
О дачниках нет и помину. Их точно и не было. Два-три хороших дождя - и
смыта с улиц последняя память о них. И все это бестолковое и суетливое
лето с духовой музыкой по вечерам, и с пылью от дамских юбок, и с жалким
флиртом, и спорами на политические темы - все становится далеким и забытым
сном. Весь интерес рыбачьего поселка теперь сосредоточен только на рыбе.
В кофейнях у Ивана Юрьича и у Ивана Адамовича под стук костяшек домино
рыбаки собираются в артели; избирается атаман. Разговор идет о паях, о
половинках паев, о сетях, о крючках, о наживке, о макрели, о кефали, о
лобане, о камсе и султанке, о камбале, белуге и морском петухе. В девять
часов весь город погружается в глубокий сон.
Нигде во всей России, - а я порядочно ее изъездил по всем направлениям,
- нигде я не слушал такой глубокой, полной, совершенной тишины, как в
Балаклаве.
Выходишь на балкон - и весь поглощаешься мраком и молчанием. Черное
небо, черная вода в заливе, черные горы. Вода так густа, так тяжела и так
спокойна, что звезды отражаются в ней, не рябясь и не мигая. Тишина не
нарушается ни одним звуком человеческого жилья. Изредка, раз в минуту,
едва расслышишь, как хлюпнет маленькая волна о камень набережной. И этот
оди
