Лагин Лазарь - Атавия Проксима
Лазарь Лагин.
Атавия Проксима
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
Весь вечер двадцать первого февраля валил густой мокрый снег. Он падал
и днем, и утром, и весь день накануне. Почти двое суток по просторным
автострадам урчали, пыхтели и скрежетали снегоочистители, рождая в
водителях встречных машин неоправданные надежды. Но все оставалось
по-прежнему. На дорогах царила самая отвратительная помесь заносов с
гнилой распутицей: все неудобства заносов, когда надо было пробиваться
вперед, и самая омерзительная распутица, лишь только возникала потребность
быстро затормозить машину. Водители выходили из себя, проклинали небесные
хляби и дорожную администрацию, зарекались выезжать в подобную погоду за
ворота гаража. А снег все падал и падал, тяжелый, густой, мокрый и
неотвратимый. Казалось, снежинки не просто ложились в кашицеобразное серое
месиво, покрывавшее дороги и всю округу, а шлепались в него, как лягушки.
Поздние утренние сумерки сменялись тусклым белесым днем, ранние
вечерние сумерки покорно уходили в ночной мрак, водители включали фары. Но
фонари освещали только вяло колышущуюся мохнатую серую пелену, а фары, как
бы обессилев в неравном единоборстве со стихией, выхватывали из мрака все
те же до смерти надоевшие куцые столбики медленно падающих слипшихся
снежинок...
Если бы не Полина, Гросс высказал бы по поводу погоды несколько
выразительных слов, и это, возможно, несколько разрядило бы его мрачное
настроение. Но Полина сидела рядом с ним, и Гросс пытался делать вид,
будто чувствует себя очень хорошо. Он даже попробовал было что-то
насвистывать.
Шедшие где-то впереди машины вдруг возникали из снежной мглы в
каких-нибудь десяти метрах, как чертики из коробки. Тогда Гросс что есть
силы налегал на тормоза. Машину заносило куда-то в сторону. Передние
машины снова исчезали из виду, но зато сбоку и в еще более опасной
близости возникали другие...
И так продолжалось не час и не два. И пусть бы Полина позволила себе
хоть что-нибудь похожее на жалобу. Тогда и он смог бы хоть несколько
посетовать на трудности пути. Но эта тихая сорокасемилетняя женщина, его
единственный спутник в жизни и столь неудачно обернувшейся автомобильной
поездке, сидела еще молчаливей обыкновенного и смотрела на него с...
жалостью. Так по крайней мере казалось ее мужу.
Для Гросса эта жалость была как нож в сердце. Он терпеть не мог, когда
его жалели. Скромный во всем, что касалось оценки его внешности, характера
и даже научной деятельности, он был уязвим, как мимоза, когда дело
касалось его водительского мастерства. Но получилось так, что никто из его
близких и друзей по работе ни в Австрии, ни здесь, в Атавии, не имел
никаких оснований усомниться в его знаниях и недюжинных данных
физика-экспериментатора. В общежитии и на работе он был добрым,
воспитанным и порядочным человеком. Никто ни разу не осудил его за
героические, но малоуспешные попытки прикрыть нежно-розовую, все более
расширяющуюся лысину трогательно жидкими прядками черных волос, давно
тронутых у висков сединой. Даже гимнастические упражнения со спичками,
которые он ежедневно, ровно в семь часов сорок пять минут утра, рассыпал
по коврику, чтобы затем поднимать их одну за другой, вызывали у тех, кто
был в курсе его гимнастико-косметических упражнений, лишь уважение перед
этой мужественной и непрестанной борьбой человека с природой и полнотой.
И только запоздалое увлечение Эммануила Гросса автомобильным спортом,
которое следовало бы особенно приветствовать в человеке, вынужденн
