Левенштейн Е П - Воспоминания Об И А Гончарове
Е. П. Левенштейн
ВОСПОМИНАНИЯ ОБ И. А. ГОНЧАРОВЕ
[I]
Первые мои воспоминания о моем дяде относятся к 1855 году, когда мне
было всего семь лет. Он тогда вернулся, после своего кругосветного
путешествия, в свой родной город Симбирск, чтобы повидаться со своими
родственниками. Я его видела тогда у моих родителей, и в моей памяти
сохранились лишь кое-какие отрывочные воспоминания о нем. Помню только, что
он много рассказывал о своем путешествии, из которого привез нам всем
подарки, между прочим, замечательные японские картинки на рисовой бумаге.
Он был в очень хорошем настроении, был любезен и внимателен ко всем. Он
рассказывал много, но в конце говорил моей матери, что она лучше всего
может прочесть то, что он рассказывает, в его "Путевых заметках"'.
После первого его приезда я в течение долгого времени не видала его и
не слыхала о нем ничего такого, что бы врезалось у меня в памяти. Поэтому
могу упомянуть теперь только о втором его приезде, в 1862 году, когда мне
было почти четырнадцать лет. Он тогда приехал летом в Симбирск из
Петербурга, предварительно предупредив мою мать, что в этом году он не
намерен отправиться за границу, куда ежегодно ездил (преимущественно в
Баден-Баден)2, а думает на досуге работать в Симбирске над новым романом
(утвердительно не могу сказать, но, мне кажется, над "Обрывом"); он спросил
мою мать, можно ли будет ему провести у нее лето, чему она, конечно, весьма
обрадовалась, так как они с малолетства были между собой очень дружны. Ему,
разумеется, отдали самую лучшую комнату в доме и предоставили сад, в
котором он проводил большую часть времени, беспрепятственно работая в
беседке. Он был очень доволен всем, говоря, что не столько дорожит
комфортом, сколько тишиной и свободой для своей работы, что немыслимо для
него получить в Петербурге. Дядя был удивительно изящен во всем: в манерах,
в разговоре, даже в отдельных выражениях, что мне особенно нравилось.
Он просил, чтобы к нему никого не допускали. Если он на улице завидит,
бывало, еще издалека кого-либо из наших знакомых, то тотчас же сворачивает
куда-нибудь в сторону, избегая встреч. Это немало огорчало мою мать,
которая очень любила брата и гордилась им. К его счастью, в городе летом
почти никого не было, все помещики разъезжались по своим имениям, а
Симбирск наш был в то время помещичьим городом. Если бы Иван Александрович
прибыл в Симбирск зимой, то он никак не отделался бы от посещений и
знакомств и ему, конечно, не дали бы заниматься. Он писал, вероятно,
"Обрыв", так как часто что-то шутил со мной, называя меня "Верой", а
племянницу моего отца - "Марфинькой", на том основании, что племянница
имела склонность к Хозяйству, а я - к книгам и музыке.
Дядя был по временам мрачен, раздражителен, говоря, что он страдает
головными болями, и особенно его мучает часто tic douloureux1, что особенно
болезненно ощущает он перед дурной погодой или грозой. Я очень порядочно
говорила по-французски, и дядя заставлял меня часто читать ему вслух лучшие
отрывки из французской литературы, всегда выбирая их сам или направляя мой
выбор. Попадались иногда в чтении слова, смутно понимаемые мной, и дядя
объяснял мне их очень полно, наглядно и ясно.
Раз встретилось выражение "les injures du temps"2. Я понимала каждое
слово в отдельности, но смысл сочетания их мне был непонятен.
Дядя взглянул на меня, как бы раздумывая, как яснее мне его перевести.
Вдруг вскочил на ноги, схватил меня за руки и быстро подвел к зеркалу,
висевшему тут же
