Леонтьев К Н - О Всемирной Любви (Речь Ф М Достоевского На Пушкинском Празднике)
К. Н. ЛЕОНТЬЕВ
О ВСЕМИРНОЙ ЛЮБВИ
РЕЧЬ Ф. М. ДОСТОЕВСКОГО НА ПУШКИНСКОМ ПРАЗДНИКЕ
I
Не пора ли уж перестать писать о Пушкине и о всех тех, кто блистал и
действовал на его московской тризне? Довольно!.. Общество русское доказало
свою "цивилизованную" зрелость, поставило Пушкину дешевый памятник,-
{по-европейски} убирало его {венками, по-европейски обедало,
по-европейски} говорило на обедах {спичи}. По обыкновению своему,
интеллигенция наша ровно, по этому поводу, ничего не выдумала
своеобразного. У подножия монумента великого русского творца не
обнаружилось ни одного молодого и оригинального таланта ни в ораторском
искусстве, ни в поэзии; говорили речи и стихи, и вообще, действовали тут
все люди прежние, с давно определившимися взглядами и давно известные;
блистали люди, которых молодость прошла при {прежних условиях}, более
сходных с условиями, развившими самого Пушкина. Враждебно ли или
сочувственно относятся все эти таланты к {старому порядку} и его остаткам
- все равно; {они все обязаны этому поруганному прошлому} как
впечатлениями своими (то есть содержанием своих творений), так и
умственными силами своими, трудившимися над воспроизведением этого
содержания, данного русскою жизнью... {Нового ничего!}.. Ни
изобретательности в форме чествования, ни какой бы то ни было ум
поражающей свежей мысли, либо вовсе неслыханной, либо давно забытой и
просящейся снова в жизнь. Многое из сказанного и написанного по этому
поводу было где-то
[69]
и когда-то, наверное, тоже сказано или написано теми же самыми лицами или
иными, и гораздо лучше, и полнее. Один только человек, как слышно,
выразился по поводу пушкинского празднества вполне оригинально: это - граф
Л. Толстой. Печатали, будто он, отказываясь от участия в этом празднестве,
сказал: "Это все одна комедия!" (1) Я не думаю, чтоб это было так. Отчего
ж комедия? Вероятно, многие были искренни в своем желании почтить память
Пушкина... И хотя мне очень нравится эта независимость графа Толстого, его
капризное пренебрежение к современности нашей, но я не вижу нужды
соглашаться с тем, что все это - притворство и комедия. В искренность я
готов верить; я желал бы видеть только во всем этом больше национального
цвета, побольше остроумия и глубины. Все это, быть может, и очень тепло;
но тепло как пар, не замкнутый в какую-либо форму. Тепло, даже горячо,
порывисто, но рассеялось скоро и не осталось ничего. Все надежды, все
мечты, и мечты вовсе не картинные! Правду сказали в "Вестнике Европы" (я
где-то это прочел), что и в том "смирении", которое хотят признать уже
довольно давно отличительным признаком славизма, есть много своего рода
самохвальства и гордости, ничем еще не оправданных... (2) Довольно об
этом. Больше всего сказанного и продекламированного на празднике меня
заставила задуматься речь Ф. М. Достоевского. Положим, и в этой речи
значительная часть мыслей не особенно нова и не принадлежит исключительно
г. Достоевскому. О русском "смирении, терпении, любви" говорили многие,
Тютчев пел об этих добродетелях наших в изящных стихах (3). Славянофилы
прозой излагали то же самое. О "всеобщем мире" и "гармонии" (опять-таки в
смысле {благоденствия}, а не в смысле {поэтической борьбы} заботились и
заботятся, {к несчастию}, многие и у нас, и на Западе: Виктор Гюго,
воспевающий междоусобия и цареубийства; Гарибальди, составивший себе славу
военными подвигами; социалисты, квакеры; по-своему - Прудон, по-своему -
Кабе, по-своему - Фурье и Ж. Занд (4).
В прогр
