Лермонтов Михаил Юрьевич - Штосс
М. Ю. Лермонтов
Штосс
Повесть
У графа В... был музыкальный вечер. Первые артисты
столицы платили своим искусством за честь аристократи-
ческого приема; в числе гостей мелька(ло) несколько
литераторов и ученых; две или три модные красавицы;
несколько барышень и старушек и один гвардейский офицер.
Около десятка доморощенных львов красовалось в дверях второй
гостиной и у камина; всё шло своим чередом; было ни скучно,
ни весело.
В ту самую минуту как новоприезжая певица подходила к
роялю и развертывала ноты... одна молодая женщина зевнула,
встала и вышла в соседнюю комнату, на это время опустевшую.
На ней было черное платье, ка-жется по случаю придворного
траура. На плече, пришпиленный к голубому банту, сверкал
бриллиантовый вензель; она была среднего роста, стройна,
медленна и лени-ва в своих движениях; черные, длинные,
чудесные волосы оттеняли ее еще молодое правильное, но
бледное лицо, и на этом лице сияла печать мысли.
- Здравствуйте, мсье Лугин, - сказала Минская кому-то; -
я устала... скажите что-нибудь! - и она опустилась в
широкое пате возле камина: тот, к кому она об-ращалась, сел
против нее и ничего не отвечал. В комнате их было только
двое, и холодное молчание Лугина показывало ясно, что он не
принадлежал к числу ее обожателей.
- Скучно, - сказала Минская и снова зевнула, - вы видите,
я с вами не церемонюсь! - прибавила она.
- И у меня сплин! -...отвечал Лугин.
- Вам опять хочется в Италию! - сказала она после
некоторого молчания. - Не правда ли?
Лугин в свою очередь не слыхал вопроса; он продолжал,
положив ногу на ногу и уставя глаза безотчетливо на
беломраморные плечи своей собеседницы: - Вообразите, какое
со мной несчастье: что может быть хуже для человека,
который, как я, посвятил себя живописи! - вот уже две
недели, как все люди мне кажутся желтыми, - и одни только
люди! добро бы все предметы; тогда была бы гармония в общем
колорите; я бы думал, что гуляю в галерее испанской школы.
Так нет! всё остальное как и прежде; одни лица изменились;
мне иногда кажется, что у людей вместо голов лимоны.
Минская улыбнулась.
- Призовите доктора, - сказала она.
- Доктора не помогут - это сплин!
- Влюбитесь! - (Во взгляде, который сопровождал это слово,
выражалось что-то похожее на следующее: "мне бы хотелось его
немножко помучить!")
- В кого?
- Хоть в меня!
- Нет! Вам даже кокетничать со мною было бы скучно - и
потом, скажу вам откровенно, ни одна женщина не может меня
любить.
- А эта, как бишь ее, итальянская графиня, которая
последовала за вами из Неаполя в Милан?..
- Вот видите, - отвечал задумчиво Лугин, - я сужу других
по себе и в этом отношении, уверен, не ошибаюсь. Мне точно
случалось возбуждать в иных женщинах все признаки страсти -
но так как я очень знаю, что в этом обязан только искусству
и привычке кстати трогать неко-торые струны человеческого
сердца, то и не радуюсь своему счастию; - я себя спрашивал,
могу ли я влюбиться в дурную? - вышло нет; - я дурен, - и,
следственно, женщина меня любить не может, это ясно:
артистическое чувство развито в женщинах сильнее, чем в нас,
они чаще и долее нас покорны первому впечатлению; если я
умел подогреть в некоторых то, что называют капризом, то это
стоило мне неимоверных трудов и жертв - но так как я знал
поддельность чувства, внушенного мною, и благодарил за него
только себя, то и сам не мог забыться до полной, безотчетной
любви; к моей страсти примешивалось всегда немного злости -
всё мне грустно - а правда!..
- Како
