Лесков Hиколай Семенович - Левша
Николай Семенович Лесков
ЛЕВША
Сказ о тульском косом левше и о стальной блохе
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Когда император Александр Пaвлoвич* окончил Венский совет*, то он захотел
по Европе проездиться и в разных государствах чудес посмотреть. Объездил он
все страны и везде через свою ласковость всегда имел самые междоусобные
разговоры со всякими людьми, и все его чем-нибудь удивляли и на свою
сторону преклонять хотели, но при нем был донской казак Платов* который
этого склонения не любил и, скучая по своему хозяйству, все государя домой
манил. И чуть если Платов заметит, что государь чем-нибудь иностранным
очень интересуется, то все провожатые молчат, а Платов сейчас скажет: так и
так, и у нас дома свое не хуже есть,- и чем-нибудь отведет.
Англичане это знали и к приезду государеву выдумали разные хитрости,
чтобы его чужестранностью пленить и от русских отвлечь, и во многих случаях
они этого достигали, особенно в больших собраниях, где Платов не мог
по-французски вполне говорить; но он этим мало и интересовался, потому что
был человек женатый и все французские разговоры считал за пустяки, которые
не стоят воображения. А когда англичане стали звать государя во всякие свои
цейгаузы", оружейные и мыльнопильные заводы, чтобы показать свое над нами
во всех вещах преимущество и тем славиться,- Платов сказал себе:
- Ну уж тут шабаш. До этих пор еще я терпел, а дальше нельзя. Сумею я или
не сумею говорить, а своих людей не выдам.
И только он сказал себе такое слово, как государь ему говорит:
- Так и так, завтра мы с тобою едем их оружейную кунсткамеру смотреть.
Там,- говорит,- такие природы совершенства, что как посмотришь, то уже
больше не будешь спорить, что мы, русские, со своим значением никуда не
годимся.
Платов ничего государю не ответил, только свой грабоватый нос в лохматую
бурку спустил, а пришел в свою квартиру, велел денщику подать из погребца
фляжку кавказской водки-кислярки', дерябнул хороший стакан, на дорожний
складень богу помолился, буркой укрылся и захрапел так, что во всем доме
англичанам никому спать нельзя было.
Думал: утро ночи мудренее.
ГЛАВА ВТОРАЯ
На другой день поехал государь с Платовым в кунсткамеры.
Больше государь никого из русских с собою не взял, потому что карету им
подали двухсестную.
Приезжают в пребольшое здание - подъезд неописанный, коридоры до
бесконечности, а комнаты одна в одну, и, наконец, в самом главном зале
разные огромадные бюстры, и посредине под валдахином стоит Аболон
полведерский.
Государь оглядывается на Платова: очень ли он удивлен и на что смотрит; а
тот идет глаза опустивши, как будто ничего не видит,- только из усов кольца
вьет.
Англичане сразу стали показывать разные удивления и пояснять, что к чему
у них приноровлено для военных обстоятельств: буреметры морские, мерблюзьи
мантоны пеших полков, а для конницы смолевые непромокабли. Государь на все
это радуется, все кажется ему очень хорошо, а Платов держит свою ажидацию,
что для него все ничего не значит.
Государь говорит:
- Как это возможно - отчего в тебе такое бесчувствие? Неужто тебе здесь
ничто не удивительно?
А Платов отвечает:
- Мне здесь то одно удивительно, что мои донцы-молодцы без всего этого
воевали и дванадесять язык прогнали.
Государь говорит:
- Это безрассудок.
Платов *отвечает:
- Не знаю, к чему отнести, но спорить не смею и должен молчать.
А англичане, видя между государя такую перемолвку, сейчас подвели его к
самому Аболону полведерскому и берут у того из одной руки Мортимеров
