Лиханов Альберт - Кикимора
Альберт Лиханов
Кикимора
О творчестве Альберта Лиханова писатель Анатолий Алексин справедливо
сказал, что оно "служит весенней поре человеческой жизни, которая
отличается от обыкновенной тем, что никогда уж больше не возвращается".
Герои лихановских произведений - дети, подростки. Очень искренне,
доверительно и просто автор пишет о сложностях возраста, о
самосовершенствовании юной личности, о необходимости душевной закалки.
Для старшего школьного возраста.
У всякого времена своя жестокость...
Но если где-то неподалеку смерть, если пули и осколки целят в твоего
отца и каждое утро, прежде чем проснуться, ты чувствуешь, как немеет тело
от холода, приносимого страхом, - и потом среди бела дня, и вечером, вдруг,
неожиданно, ни с того ни с сего обмирает душа в неясном, но горестном
предчувствии, - в неускоримо долгие, тягостные, безжалостные, беспощадные,
жестокие эти дни есть ли цена всему остальному?
Есть ли цена жестокости, коли она не от войны? Время безмерной
тяжести, не меняет ли оно цену на радость, обиду, ненависть?
Большое горе, неутешные слезы, безмерное ликование - не разменивают ли
они в мелочь все другие чувства, которыми награжден от рождения каждый
человек?
А если да?..
Как ужасно, как страшно это!
Горевать только при виде смерти, считать жестокостью лишь убийство,
мерой счастья избирать одну собственную сохранность, во всех остальных
случаях лишь равнодушно пожимая плечами: мол, бывает, дескать, случается,
но главное - не это...
Главное - все, вот что.
Согласен: есть на свете великое зло, но нет обыкновенного зла, не
может, не должно его быть.
Есть великое горе, но нет горя простенького, обычного, есть горе. Есть
необыкновенная радость, и кто станет спорить, что она дороже обыкновенного
счастья, маленькой радости.
Копеечных, мелочных чувств не надо.
Особенно когда ты ростом невелик и только начинаешь жить.
Щелястый забор отделял наш двор от детской поликлиники. Щелястым он
стал в войну, будто война забору зубы выбила, а раньше - доска к доске -
ровная стенка ограждала нас от детских писков и криков. Но война сделала
свое дело, досочка по досочке - словно пололи морковную грядку - проредили
мы забор, используя сухой материал на растопку, и стал он похож на
редкозубый старушечий рот: ограждение вроде бы есть, но что оградить может?
Так вот этот - и не щелястый даже, а полупусто какой-то, условный
забор - отсекал наш двор от детской поликлиники и упирался в конюшню.
В ней ночевала кобыла Машка.
Кошек, собак и прочей живности в нашем городе было мало видно той
военной зимой, а вот лошадей полно.
Это объяснимо.
Во-первых, немногие автомобили, как и мужчины, ушли из нашего города
на войну, и лошадь стала главным тяглом, ведь без транспорта не обойтись.
Вот и остались в городе два вида транспорта: по железной дороге пыхтели
паровозы, а на крутых городских улицах, покачивая шеей в такт своим шагам,
напрягаясь всем телом, оскальзываясь и больно - но молча ведь, молча! -
падая в гололед, разбрызгивая грязь глухой осенью и затяжной весной,
задыхаясь летней пылью, шли и шли лошади, увозя с заводов ящики с сытыми
боками сально блестевших снарядов, а от санитарных составов - раненых,
укрытых серыми суконными одеялами, скрипучей зимой приволакивая из деревень
возы сена для собственного же пропитания и много разных других вообразимых
и невообразимых грузов.
Однажды я видел, как лошадь везла другую лошадь.
По нашей улице гоняли скот на мясокомбинат - коров, быков, овец.
Торный путь к
