Логинов Святослав - Придёт Весна
Святослав ЛОГИНОВ
ПРИДЁТ ВЕСНА
Сегодня моя очередь топить печку. Буржуйка стоит в дальнем углу,
труба через комнату тянется, прямо над койками. Нас в одной аудитории
двадцать человек - с тех пор, как командование разрешило сотрудникам жить
при институте, никто домой не ходит. Все-таки, вместе теплее.
Дров почти нет, бережем каждую щепку, всякий уголек, но все-таки пол
вокруг печурки в оспинах ожгов. Положили внизу лист железа, но даже он не
помогает. И когда только угли успевают вываливаться?
Сижу я, смотрю на огонь, в голове теснятся разные мысли.: вот,
например, девочки рассказывали, будто в Узбекистане лепешки пекут не на
сковороде, а прямо на печке. Наша буржуйка маленькая, за раз больше одной
лепешки не выйдет, хотя, если тесто на бока налеплять, да на трубу... Нет,
об этом нельзя думать, а то с ума сойти недолго. Лучше о другом... На
Невском вчера снаряд упал, неподалеку от Дома Книги. На черном камне раны
от осколков. А ведь если подумать, то прожженый пол - тоже рана. Побьем
фашистов, жизнь вернется лучше довоенной, но в каждом доме на полу будет
видно место, где стояла блокадная печь.
Ну вот, опять я о мрачном. Хватит, спать пора, завтра рано вставать,
да и норма дров на сегодня вышла.
* * *
С утра спешим в лабораторию. За окном темень и тишина, только слышно,
как во дворе газогенератор урчит. Ответственные проверяют светомаскировку
и зажигают электричество. Вдоль столов идет начальник лаборатории Роскин,
смотрит, все ли в порядке. Мы считается мобилизованными, но только
начальнику выдали форму - три шпалы в петлицах. До войны он химию читал,
такой интересный мужчина, совсем молодой, а уже доцент. А теперь взглянуть
не на что - один нос торчит. Роскин всегда с утра появляется, потом он
уходит в исследовательскую лабораторию, в подвал.
Мы тоже считаемся лабораторией, а на самом деле - цех. Производим
запалы для бутылок с зажигательной смесью. Их придумали в нашем институте.
Тогда-то всех нас - студенток Текстильного, мобилизовали для работы в
спецлаборатории.
Работа простая - берешь ампулу, наливаешь на донышко керосина, потом
пипеткой отмеряешь кубик калий-натриевого сплава. У меня по химии всегда
отлично было, но что калий-нитриевый сплав жидкий как ртуть, я не знала.
Тут главное, чтобы руки не дрожали, а то капнешь сплав на стол, а он на
воздухе загорается. В банке-то он под слоем керосина хранится. Потом в
ампулу пять грамм дроби надо добавить, для веса, чтобы запал разбился,
когда бутылку кидают. До войны у папы была двустволка, и он такую дробь в
магазине покупал. Так и называлась: дробь охотничья N5. Теперь ампулу
осталось запаять и положить в коробку.
Справа от меня Люда трудится, с нашего потока девчонка. Лицо у нее
такое, будто она в эту самую минуту тот запал готовит, которым Гитлера
поджигать будут. Старается, подружка, но все равно от меня отстает. Это
потому, что я маленькая и пальцы тонкие. Я до института ткачихой работала,
вот и наловчилась нить связывать.
За стеной забухало, задрожали стекла, завыла сирена. Налет. Ну и черт
с ним, никуда я не пойду. Но тут открывается дверь, на пороге появляется
профессор Дмитрий Николаевич Грибоедов. Смотрит на нас и кричит сорванным
голосом:
- Почему на рабочих местах?! Марш в убежище!
Тоже мне, "Горе от ума"! Бросаем работу, спускаемся в бомбоубежище.
Первые два этажа в институте занимает госпиталь. При госпитале пункт
питания, там нас кормят обедом. Выстригают из карточки талон и выдают
ломтик хлеба и полмиски дрожжевого
