Мамлеев Юрий - Чёрное Зеркало
Мамлеев Юрий
Чёрное зеркало
ВЕЧЕРНИЕ ДУМЫ
Михаил Викторович Савельев, пожилой убийца и вор с солидным стажем,
поживший много и хорошо, заехал в глухой район большого провинциального
города.
Тянули его туда воспоминания.
Район этот был тусклый, пятиэтажный, но в некоторых местах сохранивший
затаенный и грустный российский уют: домики с садиками, зелень, петухи,
собачки и сны. Савельев, раньше не любивший идиллию, теперь чуть не
расплакался. Был он на вид суровый, щетинистый мужчина с грубым лицом, но
почему-то с весьма тоскливыми глазами.
Денег у него было тьма, но он забыл о них, хотя они лежали в карманах
пиджака - на всякий случай. Остановился он у знакомого коллеги, который,
однако, укатил на несколько дней по делам.
Денька три-четыре Миша Савельев бродил по городу, чего-то отыскивая, и
почти ничего не ел - аппетит у него совершенно отнялся, как только он приехал
в до боли знакомый город. За все три дня кряхтя выпил только кружечки две
пива, а насчет еды - никто и не видел, чтобы он ел.
На четвертый день, по связям своего приятеля, собрал он на квартире, где
остановился, воровскую молодежь, будущих убийц и громил - "нашу надежду", как
выразился этот его приятель. Отобрал Миша только троих - Геннадия, Володю и
Германа; все трое, как на подбор, юркие, отпетые, но тем не менее, исключая
одного, еще никого не зарезали, не застрелили, не убили, не изнасиловали.
Почти невинные, значит, начинающие...
Все они с уважением посматривали на Мишу - для них он был авторитет.
Сидели за столом культурно, за чаем, без лишнего алкоголя. Из почтения к
старшему.
Сначала Михаил Викторович рассуждал о своем искусстве. Его слушали затаив
дыхание. У Гены сверкали глаза, у Володи руки как-то сами собой двигались,
хотя сам он был тих, а Герман словно спрятал свое лицо - дескать, куда мне.
Потом выпили помаленьку, по сто, и Михаил Викторович продолжил.
- Ну, теперь, ребяты, вы поняли, кто я такой, - сказал он смиренно. - Но
сейчас я расскажу вам историю, которая случилась в этом городе примерно
пятнадцать лет назад и которую ни-кто забыть не сможет, если узнает о ней.
Приехал я сюда пустой. Бабки нужны были до зарезу. Жрать и пить хотелось -
невмоготу. Тут навели меня на одну квартиру - дескать, лежат там иконы, рубли,
золотишко и разные другие предметы роскоши.
Я злой тогда был, беспокойный, крутой - и всегда хотел что-нибудь
совершить, что-нибудь большее, чем просто ограбить. Ну, скажем, рот оторвать
или ударить по башке, чтоб без понимания лежала, и изнасиловать.
А тот раз, как на грех, топорик захватил. Очень аккуратный, маленький,
вострый, с таким можно и на медведя идти.
Вечерело. Я тогда еще красоту любил, чтоб было красиво, когда на дело
идешь. Ну, чтоб луна там светила, птички пели...
Ребята расхохотались.
- Ты у нас, папаня, своеобычный, - высказался Володя, самый образованный.
- Помолчи лучше, - оборвал его Геннадий, самый решительный.
- Пойдем дальше, - заключил Викторыч. - Дверь в той квартире была для
смеха - пнешь и откроет пасть. По моим расчетам, там никого быть не должно.
Захожу, оглядываюсь, батюшки, внутри все семейство - и маманя тебе, и папаня,
и еще малец у них пятилетний должен быть, но я его не заметил.
Маманя, конечно, в слезы, словно прощения просит, но я ее пожалел, сначала
папаню пристукнул, он без сопротивления так и осел, а кровищи кругом, кровищи
- будто на празднике. Маманя ахнула, ну а я аханья не любил. Парень я был
наглый, осатанелый, хвать ее топориком по пухлому лицу -
