Маркиш Давид - Стать Лютовым
Давид МАРКИШ
"Стать Лютовым"
ВОЛЬНЫЕ ФАНТАЗИИ ИЗ ЖИЗНИ ПИСАТЕЛЯ ИСААКА БАБЕЛЯ
Часть вторая.
СЛАВА. СЛЕЖКА. СТРАХ
Вокруг была Германия. .
Поезд шел через лес - добротнейший немецкий лес, не какой-то там
расхристанный ельник на болоте. Каждое дерево - будь то сосна, дуб или бук -
вполне могло быть пронумеровано, оценено и занесено в специальный реестр. Лес,
таким образом, являлся не только собранием деревьев, но и строго определенной
суммой денег. Это было немного противно, но, с другой стороны, вызывало своего
рода уважение к необыкновенному лесу и к тем, кто привел его к такому
благоустроенному состоянию... Из окна международного вагона, с обтянутого
вишневым бархатом дивана Иуда Гросман глядел на немецкие деревья, за которыми
впереди стоял на речном берегу город Берлин.
В вагоне было тихо - в соседних купе никто не пел песен и не играл на
гармошке, и только равномерный перестук колес на добротных европейских стыках
нарушал замечательную тишину. И пьяные мешочники не буянили, и не скандалила
проводница. Это была другая страна, и это был другой поезд - без мешочников,
без ворья и отвратительной шпаны. Терпеливые пассажиры не достают здесь из
дорожных сумок завернутых в газету жареных цыплят, и приветливые бабы в
головных платках не выносят на насыпь, к поезду, вареную белую картошку с
укропом и соленые огурцы в эмалированных ведрах. Иуда вдумчиво вспомнил этих
милых толстопятых баб, их круглые краснощекие лица, их крепкие крестьянские
ноги под темными подолами и ощутил сладкое прикосновение тоски. Потом другое
пришло: жирные пятна на газете, разостланной вместо салфетки на лавке
замызганного, грязного вагона, гогот случайных попутчиков, пьяных уже не
первый день... Здесь этого нет, потому что здесь это невозможно. Вот ведь
действительно чудо-юдо рыба-кит: вместо обходительных до приторности,
благовоспитанных германских бюргеров звероподобные мужики с кружками в руке
над бутылкой мутного самогона ревут что-нибудь вроде "Там сидела Мурка в
кожаной тужурке". Сама мысль показалась нелепой, смешной, и, глядя в окно,
Иуда Гросман рассмеялся. Сначала он смеялся тихонько, удерживая пузырьки смеха
в горле, во рту, а потом всё громче, громче, и хлопал себя руками по коленям,
и хохотал уже безудержно, сняв круглые очки и подбирая клетчатым носовым
платком катившиеся из покрасневших глаз слезы... Действительно, смешно
получалось: немцы в своей пивной с клетчатыми занавесочками ревут нестройным
хором дикую песню.
Знаменитый писатель Иуда Гросман, направляясь в Париж, ехал через
Германию, и это было хорошо и приятно. Приятно было, собственно говоря, знать
про себя, что ты знаменитый русский писатель и что именно это обстоятельство
сделало возможным поездку в Европу в международном вагоне, в отдельном купе,
отделанном бронзовыми цацками, начищенными до солнечного блеска. Кто еще ездил
в Европу? Раз-два - и обчелся... А ведь сколько в России писателей хороших,
очень хороших, но не знаменитых! Стать знаменитым - это удача, это судьба.
Это, если угодно, отчаянная дерзость - быть знаменитым в России. Не у каждого,
ох, не у каждого достанет отваги высунуть голову из отечественного дерьма:
могут ведь и палкой стукнуть, могут и отстрелить думающую часть тела, чтоб не
придумала на свежем воздухе что-нибудь такое-сякое, особенное... А ему можно
думать, можно говорить и молчать, можно ездить в Берлин и Париж, потому что он
Иуда Гросман.
Поезд рывком выскочил из леса без опушки и бежал теперь по равнине. Среди
а
