Мешков Вячеслав - Это Случилось На Рассвете
Вячеслав Мешков
Это случилось на рассвете
...Любовь стала мыслью, и мысль в ненависти
и отчаянии истребляла тот мир, где невозможно
то, что единственно нужно человеку, - душа
другого человека...
А.Платонов "Потомки солнца"
Наверное, можно понять - хотя трудно простить! - почему я ее не
вспоминал. После этого я был маленьким мальчиком и, быть может, именно
тогда я забыл о ней. Тогда у меня были иные мысли, иные чувства: я жил в
потрясении громадностью мира и больше всего на свете боялся потерять свою
мать. Потом, смутно помнится, я был никому не нужным, талантливым русским
богомазом; затем тысячу лет жил даосским отшельником в безлюдных,
коряво-голубых китайских "шань". Прохладный снег хлопьями падал на узкую
долину, на сухие коробочки лотоса в замерзшем пруду, а я писал, писал
что-то блестящей тушью под масляным светильником. Мне неизвестна судьба
тех рукописей, но, как я теперь полагаю, в них были крупицы истинной
мудрости, и мне было бы жаль узнать, что они не сохранились.
Потом я был еще кем-то, еще и еще - при желании можно вспомнить или
представить - если Вам, мой читатель, это показалось бы интересным. Но
главное - я всегда был Он. Так уж, видно, суждено: если ты однажды явился
на свет тем, что называется Он, то, что зовется Она, для тебя навсегда
останется тайной. Между понятием "Он" и понятием "Она" такая же пропасть,
как между жизнью и небытием, но в то же время что может быть и ближе друг
другу, чем Он и Она!
А потом я многие тысячелетия мчался в пространстве на гребне солнечного
луча. То есть я только сознавал, что мчался; на самом же деле не было ни
вихря, ни свиста в ушах - лишь тишина и покой. И только едва заметное в
веках изменение в расположении звезд говорило о том, что я лечу с
небывалой скоростью. Я был спокоен. Я так привык к жизни, что Меня уже
ничего не могло удивить, поразить, обидеть... Но все Чаще я стал
испытывать странное ощущение. Вокруг меня была бесконечность Вселенной,
казалось бы, я мог распоряжаться его и собой как угодно, но... мне было
тесно! Я чувствовал себя в каменном мешке (была в древности такая пытка).
Хотелось распрямиться, распластаться, обнять руками и осязать весь мир или
же, напротив, сжаться в комок и, достигнув критической массы, -
разорваться ослепительным, очищающим взрывом. Увы, это было невозможно!
Наконец, я понял, что муки мои - от подсознательного ощущения своего
бессмертия.
И тогда я вернулся на Землю. Я родился... родился вместе с мечтой,
которую я принимал порой - и охотно - за воспоминания.
Я поселился в большом, пахнущем прелым деревом доме, населенном
неизвестными мне людьми. Нельзя сказать, что этот дом показался мне чуждым
и неуютным. Что-то знакомое было для меня и в нем, этом доме, и в серой
скамейке со спинкой в дырявой тени ясеня, и в голом остове автомобиля на
стойках из темно-красных влажных кирпичей.
...Стояла ранняя, на редкость погожая осень моего детства, и я целыми
днями пропадал в ближнем золотом лесу. Там, под синим небом, под ласковым
солнцем еще трепетала летняя жизнь. На покосах поднялись и вновь зацвели
пряные ромашки, клевер, бело-розовый и серый тысячелистник, а в низинах,
под ольхами, где на влажной грязи коровьи следы и лепехи - голубые с
синевой незабудки. Все вокруг: и гофрированные, с прозрачной капелькой
листочки манжетки, и запах растительной гнильцы, и теплая кора дуба, и
звонкая песенка зяблика: "Вить-ти-ти-ти-тие-виччу!" - чувственно
возвращали меня в то очень далекое время, когда я только от
