Михайлов Владимир - 'адмирал' Над Поляной
Владимир Михайлов
"Адмирал" над поляной
Дальняя разведка не профессия, а образ жизни, и люди определенного
сорта приходят к ней, как иные к живописи или литературе, раньше или
позже, но обязательно. Хлебнув этой жизни, люди потом порой клянут ее, но
уйти уже не могут: это крепкое питье. Куда уж крепче.
Мы вышли не то что в поле тяготения, но чуть ли не в самой атмосфере
планеты, оказавшейся тут так же кстати, как песок в затворе. Нас ломало, и
крутило, и швыряло из стороны в сторону, в нижних палубах что-то лопалось
с противным, ноющим звуком, а моя скакалка, висевшая на крючке, сама собой
завязалась узлом, который у моряков носит название "восьмерки". Сесть мы,
однако, сели. Не успел я как следует потянуться и пошевелить костями, как
зажужжал интерком, и Старый Пират снял трубку.
Он поднес ее к уху и подтянул вечно спадавшие штаны. На покое Пират
выглядел настоящим недотепой, и тот, кто не видал его в деле, не мог и
представить себе, насколько способен преобразиться человек, никогда не
бывший профессиональным актером. Старый Пират доложил, что внимательно
слушает. Я тем временем вылез из амортизатора и подошел к шкафчику, где у
нас стояли избранные произведения конструкторов-оружейников. Проверил
трассер, магазин и конденсаторы, полюбовался оптикой и на всякий случай
раза два прошелся по контактам: в этой модели если что и может подвести,
то только контакты, и за ними надо приглядывать. Пират в это время нашел
глазами Марка Туллия и поднял два пальца - одеваться, значит, следовало по
второй программе.
- Ладно, - сказал Пират в трубку. - Это беда небольшая, мы выйдем и
поспрошаем первого встречного. - Такая была у него присказка перед выходом
не чужую планету; он положил трубку и стал, покряхтывая, влезать в костюм.
Мы окунулись в ночь, как в холодную воду. Слегка перехватило дыхание.
Люк прошипел, закрывшись за нами, и мы остались наедине с чужими широтами,
шептавшими что-то голосом ветерка на языке, которого мы не понимали. Мы
постояли в темноте, голубой от множества звезд. Нам было странно; только с
предчувствием любви можно сравнить ощущение первого выхода. Это миг для
стихов, но я, откровенно говоря, не люблю их: плохие - они ни к чему, а
хорошие приводят в расслабленное состояние, когда хочется нюхать цветы и
гладить собак. Нет, я не люблю стихов и сейчас просто подумал: мир вам,
серебряные туманности, - и почувствовал, как перехватило горло. Марк
Туллий сопел рядом, а стажер Петя что-то шептал. Но тут Старый Пират с
присущей ему деликатностью просигналил: "Ну утрите слезы и займитесь
делом, сынки!" - и все стало на свои места.
Опыт - великая вещь, отец интуиции. Интуиция - стержень Дальней
разведки, ее спинной хребет. Земля - небольшая планета, множество людей
исследует ее вот уже очень долгое время, и все же нельзя сказать, что
планета изучена досконально. Что же могут три-четыре человека, оказавшиеся
в одной точке совершенно незнакомого небесного тела? А ведь им предстоит
сделать первые, основные, а часто и единственные выводы, высказать
решающие суждения. Разведчик без интуиции, фактограф, уместен среди нас
так же, как слепец в группе снайперов. Интуиция - за нее нам прощают
многое.
Так что мы не прошли еще и двухсот метров, а трое уже знали, что на
этой планете есть жизнь, хотя никто из нас не взялся бы объяснить, почему
он так считает. Человек может больше, чем знает, порой срабатывает
какое-то его качество, им самим не контролируемое. Мы просто знали, что на
мертвой планет
