Михайлов Владимир - Сторож Брату Моему (Капитан Ульдемир - 1)
Владимир Михайлов
Сторож брату моему
"Капитан Ульдемир", книга первая
1
Я плохо помню день своих похорон, зато день гибели до сих пор перед
глазами. Вернее, не день; он успел уже кончиться, сентябрьский денек
семьдесят третьего года, уточняю - одна тысяча девятьсот семьдесят
третьего. Уточняю для тех, кто не сразу поймет, что происходило это в
двадцатом веке, так невозможно давно. День уполз за горизонт, сумерки
сгустились, когда я позвонил ей. Она подошла к телефону и, едва я успел
что-то пролопотать, сказала голосом, в котором была бесконечная усталость:
- Я разочаровалась в тебе.
Разочаровалась; приятное словечко. Приятное ретроспективно: оно,
как-никак, предполагает, что перед этим она была мною очарована, а в этом
я как раз был меньше всего уверен. Так что таилась в слове некая
возможность, крылся повод порадоваться хотя бы за свое прошлое, когда
тобою очаровывались, а не наоборот.
Но я не испытал ровно никакой радости. С таким же успехом можно
гордиться тем, что тебя стукнули по затылку топором, а не молотком:
значит, сочли серьезным противником, высоко оценили крепость черепа. Боюсь
только, что после такого удара не остается времени для оценки проявленного
к тебе уважения; вот и у меня в тот раз времени не осталось.
В ответ я тогда, помнится, изрек что-то вроде:
- Ну, извини...
И положил трубку, и даже прижал ее покрепче - чтобы трубка, не дай бог,
не подскочила сама к уху и не пришлось бы услышать что-нибудь еще похуже.
Похуже - потому что я знал, что никаких смягчений вынесенного приговора
не последует. Наника имела обыкновение говорить то, что чувствовала;
именно чувствовала, а не думала.
И вот я, положив трубку, сидел и не то, чтобы думал, а инстинктивно
искал ту дырку, в которую можно было бы удрать от самого себя; потому что
если Наника разочаровалась, то виновата в этом наверняка была не она, а
именно я, и от этого "меня самого" надо было куда-то деваться - оставаться
в своем обществе мне ну никак не хотелось. Мысли бодро выполняли команду
"на месте", и ничего остроумного не появлялось; хотя я, по старой
армейской привычке, раза два попробовал скомандовать: "Дельные мысли, три
шага вперед!" - ни одна не нарушила строя. Но поскольку положение, в
котором я оказался, было довольно-таки стереотипным, то оставалась
возможность воспользоваться каким-то из стандартных выходов - а их
человечество даже к двадцатому веку успело уже-наработать немалую толику.
Отделаться от себя самого можно было, например, с помощью хорошей
выпивки. Бывало, что друзья проявляли скромность и где-то за книгами
застаивалась не обнаруженная ими бутылка. Память подсказала, что искать
бесполезно, но я на всякий случай встал - двигался я словно в невесомости,
не ощущая тяжести тела - и пошарил. Но безуспешно: не те друзья заходили
ко мне в последний раз. Этот стереотип отпадал; надо было искать еще
что-нибудь.
Я взял трубку. Не телефонную - о ней мне в тот миг и думать не
хотелось, словно это она сама выговорила услышанные мною слова; я судил,
конечно, неправильно, потому что по телефону, быть может, удалось бы
разыскать кого-нибудь из приятелей, а поплакать другу в жилетку - тоже
стереотипный выход, и не самый худший: посочувствуют тебе, а не ей, хотя
кому из вас в эту пору хуже - трудно сказать. Ну, да ведь и ее кто-нибудь
утешит! (Этой мысли мне только не хватало.) Итак, я взял трубку, хорошую,
старую английскую трубку "Три Би", медленно набил ее (табак, как всегда,
был пересушен), потер пальцами чуб
