Можаев Борис - На Пароме
Борис Можаев
НА ПАРОМЕ
Толстый стальной трос, натянутый поперек реки, то опускался на глубину,
вспарывая гребешки бегучих волн, то выныривал наружу, скользил, как удав,
по чугунной тумбе парома и снова уходил под воду. Поскрипывал барабан
старой лебедки. Старик паромщик цепко обхватил корявыми жилистыми руками
деревянное правило.
- И-и-ип! - кряхтел он натужно, то опуская, то поднимая грубо
затесанное кормовое весло.
Паром, черная неуклюжая посудина с толстыми низкими бортами, медленно
полз поперек реки. На пароме стоял, широко расставив ноги, босой парень в
гимнастерке и в солдатских брюках. Сапоги его валялись рядом. Он смотрел
на высокий речной берег, где на перепаде, словно ласточкины гнезда,
лепились новые дома с еще пустыми, черными оконными проемами.
- Ну чего ты глаза пялишь? Взял бы в руки правило... Помог бы, - сказал
старик. - Видишь, на быстрине разворачивает!
- Это уж извини-подвинься. У нас как-никак разделение труда существует.
Я тебе двугривенный заплатил, а ты меня на ту сторону вези.
- Обормот! Чему тебя только в армии учили? Цельный месяц баклуши бьешь.
- Человек имеет полное право на труд и на отдых. Закон!
- Законы вы знаете, но кто работать за вас станет? - Старик поднял
правило, выругался, достал пачку "Прибоя", закурил. - Эх ты, Семен-Семен,
на краешке поселен... Чтобы в двадцать лет баклуши бить!
- А может быть, я на работе, откуда ты знаешь? - нехотя отозвался
Семен. - Может, у меня просто форма труда такая? Поверяющая, понял?
- Знаю я твою поверку... К дояркам на станы шастать по ночам. Вот не
перевезу ночью, тогда запоешь по-другому.
- А я тебе в жалобную книгу впишу протест. Где хранится у тебя книга
жалоб и предложений? А?!
- Балабон.
- Нет ее? Ай-я-я-яйй!.. И за чем смотрит ваш колхозный профсоюз?
Старик сплюнул за борт и выругался:
- Как только Любка тебя терпит?
- На почве взаимного интереса.
- По шее бы тебя.
- А это уж форма насилия. Капитализм то есть. А мы где живем? В
свободном обществе. Понял?
- Валяй, валяй, пока цел. Не то я тебе покажу свободу.
Паром причалил к берегу. Семен спрыгнул, держа сапоги в руках, и
подошел к сидевшему, свесив ноги с обрыва, пастуху.
- Любка на станах? - спросил Семен.
- Не знаю, - пастух и бровью не повел - лениво и безучастно глядел
вдаль, за реку, курил. Низко, на самые брови его была насажена черная
кепочка. Лицо все исшелушенное, белесое, в розоватых пятнах, как у людей,
целыми днями слоняющихся на ветру да на солнце.
- А ты чего здесь сидишь? - спросил Семен.
- Мечтаю...
- Понятно.
Семен поманил одного из мальчишек, удивших неподалеку.
- Что, дядь Семен? - подбежал паренек лет двенадцати.
- Любка тут не проходила? - указал Семен на новые дома, стоявшие на
высоком берегу.
- Вроде бы прошла.
- Сбегай, скажи, что ее ждут возле парома.
Паренек побежал в гору, а Семен, посвистывая, стал обуваться. От парома
подошел старик, сел на глинистый выступ рядом с пастухом и сказал с
усмешкой:
- Жди. Так она и прибежит сюда.
- А ты закон всемирного тяготения знаешь? - спросил Семен.
- Чего?
- Слыхал, что тело к телу взаимно притягивает?
- Это к твоему-то притягивает?
- Ну!
- Не бреши. Притягивает к тому, которое устойчивость имеет. Держится
само по себе. А тебя ветер гонит, как лист осиновый.
- Мое счастье в земле зарыто, - ответил Семен. - Вот я и мыкаюсь, ищу
его... Как раньше клад искали.
- Клад искали только дураки. Умному он сам в руки давался, - сказал
старик.
- Как это сам? - недоверчиво спросил Семен.
