Можаев Борис - Степок И Степанида
Борис Можаев
СТЕПОК И СТЕПАНИДА
- Борь, а Борь! Купи мне флакончик одеколона опохмелиться. Я тебе
дровами заплачу, - клянчил Звонарь.
- Иди к черту!
- Ну что тебе стоит заплатить каких-нибудь несчастных шестьдесят
копеек? А дрова у меня сухие, мелкие - швырок! Березовые...
- На что ему твой швырок? У него в Москве газом обходятся. И жарят, и
парят, - сказал Федот.
- На газу-то?
- На газу.
- Не бреши. Отопление, может, и произведешь газом. Потому как по
трубам. А жарить надо на вольном огне. Выпусти его, газ, на волю да
подожги... Что ж получится? Во-первых, воспарение. Улетучится, значит. И
вонь пойдет. Газ - он и есть газ. Ничтожность то есть.
- И дрова в ничтожность сгорают.
- Ну не скажи! А уголь откуда берется? Если б дрова сгорали в
ничтожность, чем бы тогда самовары кипятили?
- Электричеством.
- Ты электричество не трогай. Для него есть приборы. А то самовар!
Может быть, и золу из электричества делают? А? Так по-твоему? Зола из
электричества? Нет, ты ответь, ответь!
- Зола есть продукт распада органического вещества. Дерева, - ответил
я.
- А я что ему говорю? Дак уперся в свое электричество. Как будто мы не
знаем, из чего делается электричество. Когда из воды, а когда из нефти.
Правильно я говорю, Борь?
- Истинно.
- А хочешь, я тебе сюда принесу дрова? Прямо к пристани... И на
пароходик внесу... И расколю, Борь?
- Отстань.
- И за что меня так трясет? Будто кур чужих воровал.
- Ты бы еще нагишом лег.
- Трясет меня изнутри, чудак. А снаружи я ничего... Вот пальцы не
посинели. Видишь, владают.
Мы лежали на высоком речном берегу, возле обрыва. Под нами притулилась
к берегу игрушечная пристань, похожая на дощатый ящик с длинной самоварной
трубой.
Нас трое: шкипер Федот, человек неопределенного возраста - старчески
сух, но еще черноволос, в облезлой стеганой фуфайке и парусиновых туфлях,
я и Степок Звонарь, мужик лет пятидесяти, с красным помятым лицом и босой.
Несмотря на сильный свежий ветер, на нем всего лишь драная белая рубаха да
пестренькие штаны, такие ветхие, что, того и гляди, грех наружу вывалится.
Чуть поодаль от нас сидела, укутавшись в клетчатую шаль, пожилая
женщина - только глаза одни видны, блекло-голубенькие, как цветочки льна.
В ногах у нее стояли две корзины: одна с ежевикой, другая с калиной.
Все ждали катера. Я ехал в город, женщина - до своего села, километров
за десять, а Степок пришел жену встречать.
Небо хмурилось на дождь. Река взъерошилась сивыми мелкими гребешками,
словно озябла; и прибрежные тальники посерели от перевернутых исподней
стороной, рвущихся на ветру листьев.
- И с чего меня так трясет? Иль съел холодного?
- Пить поменьше надо, - вступает в разговор женщина. - Да хоть бы
фуфайку надел. А то в одной рубахе. Прямо атлет...
- Да кто ж это в сентябре куфайку носит?
- К примеру, я, - ответил Федот.
- Ты на службе, по необходимости, значит. А я куда хочу, туда пойду.
Степок встал, поддернул штаны.
- Пойду хоть чайку хлебну. У тебя там осталось немножко?
- Осталось. На вот ключ от каюты. - Федот подал ему ключ.
Тот запрыгал по глинистым ковлагам вниз, к пристани. Рубаха на спине
его захлопала и вздулась пузырем.
- Господи, посмотришь на него - и то инда мурашки по коже ползут. Вот
злыдарь-то! - сказала женщина, кутаясь плотнее в шаль.
- А что он делает?
Я прожил здесь полмесяца и каждый день видел его пьяным.
- Дурака валяет, - ответил Федот.
- Сколько же можно?
- Всю жизнь. Такая уж порода. У него отец сроду не работал. Наймется,
бывал
