Можаев Борис - Тонкомер
Борис Можаев
Тонкомер
1
Внезапно начавшиеся осенние холода застали меня в отдаленном поселке
лесорубов. Весь речной транспорт оказался внизу километров за сто по
Бурлиту, на главной базе. Ехать было не на чем. А тут еще по утрам пошла
шуга - грозный признак! Река может покрыться льдом за одну ночь, - и я
всерьез забеспокоился. Дело в том, что этот поселок, как и многие другие в
здешних местах, после замерзания реки и до прокладки через перевал зимней
дороги месяца два никакой связи с внешним миром не имеет. Даже почту
завозят сюда раз в неделю, и ту бросают с самолета в мешках. Разумеется,
оказаться в таком вынужденном заточении - удовольствие не из приятных.
И вдруг ночью, на рассвете, с реки раздалось утробное тарахтенье
дизеля. Одеться и выбежать на реку было для меня делом одной минуты. Там я
увидел с десяток таких же страждущих пассажиров. Мы обступили то место,
где причалила темная одноглазая посудина, и ждали решения своей судьбы.
Наконец, заглушив мотор, старшина этого спасительного ковчега, поблескивая
в темноте кожаной курткой, спрыгнул на берег и сказал, что пришла
самоходная баржа в последний рейс и что пойдет обратно после завтрака.
Напуганные скорым отплытием, будущие пассажиры расположились здесь же,
одни на берегу, под высокими штабелями бревен, другие, более осторожные,
перебрались на палубу баржи.
Между тем рассветало. В небе над поселком стали проступать подсвеченные
невидимым солнцем розоватые поверху, а ниже - сизые растрепанные дымки;
баржа, притулившаяся в потемках бесформенной глыбой к берегу, теперь
выглядела совсем маленькой, с игрушечным якорем на носу и рулевой будкой,
похожей на кабину грузовика. А на голове у старшины баржи оказалась самая
настоящая морская фуражка с позеленевшим медным крабом.
Среди пассажиров возле бревенчатого штабеля заметно выделялся один
человек странной наружности: высокий, немного сутулый, в замызганной
фуфайке и в старых кирзовых сапогах. Шапки на нем не было, густые
каштановые волосы срослись в единый круг с рыжей всклокоченной бородой. По
древесным секреткам, приставшим к его бороде и волосам, было видно, что он
давно уже не мыт и не чесан. Несмотря на густую окладистую бороду, ему
можно было дать не более тридцати пяти лет.
Рядом с ним стояла маленькая пожилая женщина с морщинистым плаксивым
лицом. Она то и дело теребила его за рукав и жалобно причитала:
- Женя, пошли на палубу! Не пустит ведь старшина... не пустит нас.
Рыжебородый не обращал на нее никакого внимания. Он разговаривал с
обступившими его лесорубами - их человек пять. Видимо, это были
провожающие. Из рук в руки ходил стакан, который наполнял водкой
рыжебородый. Под рукой у него стояли бутылки, одни с водкой, другие
пустые.
А утро было тихое и ласковое. Появилось солнце над темной хребтиной
дальней горы. Ядреный колючий морозец словно прочистил тайгу; сквозь бурую
прозелень елок, сквозь моховую кудель пихтача вдруг забелел заиндевевший
валежник, и даже темные, не пробиваемые светом макушки кедра засквозили на
фоне нежно-зеленого, как первый ледок, неба. Река на середине румянилась,
как красавица на морозе, и дышала белым тающим парком, а по краям уже
неслась подкрашенная солнцем искристая шуга; цепляясь у заберегов за
острые зубцы ломких ледышек, она мелодично позванивала.
Но вдруг эту тишину расколол утробный голос нашей баржи. Рулевой встал
в кабину за штурвал, а старшина начал развязывать причальную веревку.
- Отчаливаем! - крикнул он. - Пассажиры - все на палу
