Набоков Владимир - Занятой Человек
Владимир Набоков
Занятой человек
Тому, кто много занимается своею душой, нередко доводится
присутствовать при грустном, но любопытном явлении, а именно
при том: как вдруг умирает пустяшное воспоминание, по
случайному поводу вызванное из той отдаленной скромной
богадельни, где доживало оно свой незаметный век. Оно мигает,
оно еще пульсирует и отсвечивает,-- но тут же на ваших глазах,
разок вздохнув, протягивает ножки, не выдержав слишком быстрого
перехода в резкий свет настоящего. Отныне остается в
распоряжении вашем лишь отражение его, краткий пересказ,
лишенный, увы, обаятельной убедительности подлинника. Нежный и
смертобоязненный Граф Ит, вспоминая отроческий сон, заключавший
лаконическое пророчество, уже давно не чувствовал кровной связи
между собой и этим воспоминанием, ибо, при одном из первых
вызовов, оно осунулось и умерло,-- и то, что он теперь помнил,
являлось лишь воспоминанием о воспоминании. Когда это было?
"Неизвестно",-- ответил Граф, отодвинув стеклянный горшочек со
следами югурта и облокотившись на стол. Когда это было,-- ну,
приблизительно? Давно. Должно быть, между десятью и пятнадцатью
годами: он в ту пору много думал о смерти,-- особенно по ночам.
Теперь: вот он,-- тридцатидвухлетний, маленький, но
широкоплечий мужчина, с отстающими, прозрачными ушами,
полуактер, полулитератор, помещающий в зарубежных газетах
юмористические стишки,-- под не очень острым псевдонимом
(неприятно напоминающим бессмертного Каран д-Аша). Вот он. Лицо
его состоит из темных, со слепым бликом, очков в роговой оправе
и шелковистой бородавки на щеке. Он лысеет, и в прямых,
белесых, зачесанных назад волосах череп сквозит бледно-розовой
замшей.
О чем он только что думал? Что это было за воспоминание,
под которое он все подкапывался? Воспоминание о сне.
Предупреждение, сделанное ему в том сне. Предсказание, вовсе не
мешавшее ему жить доныне, но теперь, при неизбежном приближении
назначенного срока, начинавшее звучать все громче и все
настойчивее.
"Взять себя в руки",-- истерическим речитативом произнес
Граф и, кашлянув, встал, подошел к окну.
Все громче и все настойчивее. Когда-то приснившаяся цифра
33 запуталась в душе, вцепилась загнутыми коготками, вроде
летучей мыши, и никак нельзя было распутать этот душевный
колтун. По преданию. Иисус Христос дожил до тридцати трех
лет,-- и, быть может (думал Граф, замерев у креста оконной
рамы), быть может, давний тог сон так и говорил: "Умрешь в
возрасте Христа",-- после чего осветились на экране тернии двух
огромных троек.
Он распахнул окно. На улице было светлее, чем в комнате,
но уже зажигались огни. Небо выстлано было ровными
облаками, и только на западе, в провале между охрой
тронутых домов, протянулась яркая, нежная полоса. Поодаль
остановился с горящими очами автомобиль, погрузив прямые
оранжевые клыки в водянисто-серый асфальт. На пороге своей
лавки стоял блондин-мясник и смотрел в небо.
Как по камням через ручей, мысль Графа прыгнула с мясника
на тушу, а затем: кто-то когда-то рассказывал ему, что кто-то
где-то (в морге? в музее? в анатомическом театре?) ласково звал
труп (или скелет?) "мыленький". Он за углом, этот
мыленький. Будьте покойны, мыленький не обманет.
"Переберем возможности,-- с усмешкой сказал Граф, косясь
вниз, с пятого этажа, на черные чугунные шипы палисадника.--
Первое,-- самое досадное: привидится во сне нападение или
пожар, вскочу, брошусь к окну и, полагая,-- по сонной
глупости,-- что живу низко, выпрыгну в бездну.
